Касатка - Иван Подсвиров

- Ты ж боялась отпускать меня на курсы. Она, Федя, всю мне жизнь сгубила. Короткая у нее память.

- Ты сам не захотел ехать.

- Ну я, я. Будь по-твоему.

Мать постелила постель и легла: ей вставать до зари, доить и провожать в стадо корову, растапливать печь.

А мы с отцом еще сидели в большой комнате, переговаривались вполголоса, поплотнее прикрыв дверь в спальню.

- Отец, щепок на разжижку натесал? - забеспокоилась мать.

- Натешу. Спи.

Он включил свет во двор, взял под лавкой топор, и мы вышли. Над нами из края в край тянулась по небу мглисто-белая полоса Млечного Пути. Мелкие звезды почти не светились, зато крупные, вызрев, горели ярко, не мигая. Отец отыскал сухое березовое полено и наколол щепок. Распрямил спину, послушал ночную тишину, изредка прерываемую отдаленным лаем собаки, посмотрел на крышу дома.

- Ты ничего не заметил?

Я поднял голову и, к моему стыду, впервые увидел, что крыша перекрыта новым железом, с желобками по краям, с округлыми водосточными трубами. На старой крыше ни желобов, ни труб не было, потому что железо, купленное нами на городском рынке в Микоян-Шахаре, оказалось бракованным. Едва его сгибали, оно ломалось, крошилось, как чугун. Я и сейчас помнил завмага, неопрятного, толстого, с небритым лицом, в грязном от мазута и ржавчины фартуке, в лоснящихся на коленях шароварах. Помнил косившие все время куда-то в бок полупьяные глаза, все его ухватки и даже то, как он старательно обхаживал отца, как нахваливал товар, сгибая и разгибая угол листа: "Первый сорт! Мягкое, как цинк.

Бери скорее и вези, пока другие не перехватили". Не подозревая, что завмаг дал ему на пробу лишь один "мягкий" лист, отец быстро сунул ему в руки деньги, вырученные от продажи коровы, и мы торопясь погрузили железо на машину. Дома к нам явились кровельщики и сказали, что отца надули. Еще не веря им, он сам кинулся проверять, сгибал и разгибал углы с остервенением, до сухого металлического хруста, несколько листов испортил и отшвырнул от себя прочь, как бы опомнился, присел на ржавую стопу и горестно опустил голову. Кое-как его успокоили: мол, крыть можно, но пластом, лист на лист, без швов и всяких узоров, без труб.

Крыша - венец всему дому. Веселая крыша - и дом веселый. Тогда же хорошего венца не получилось. Отец долго переживал, хотел поехать в Микоян-Шахар и вывести на чистую воду завмага, но что-то его удержало - не поехал. На людях виду не подавал, при случае хвалился железной крышей... Зато сейчас его давняя мечта сбылась: в свете Млечного Пути гордо, задиристо мерцали наверху матовым серебром петушиные хвосты, мерцали швы, кружева труб...

- Где ж у тебя были глаза? - с некоторым разочарованием укорял меня отец. - Ходил и до се не заметил...

Не-е, Федька, ты уже не хозяин. Отцовский дом стал забывать.

- Кое-что помню.

- Да что помнишь? Что помнишь? Или ты шутишь, надсмехаешься над отцом?

- Дом как новый. Хороший.

- Был хороший. - Отец распахнул калитку и вышел в огород. - Иди-ка сюда, полюбуйся, как светится - Что?

- Сам гляди... - загадочно прошептал он и кивнул на дом соседа, Тихона Бузутова, сплошь залитый электрическим светом: круто, ледяным блеском отливала цинковая крыша, сияла остекленная веранда, сияли во дворе и две лампочки под белыми колпаками. - Видал, как живет!

- Король.

- Король не король, а кое-кому нос утрет. Не дюжето смейся. У него газ, кухня, ванна... уборная теплая. Как мороз жахнет, он из хаты не высовуется, не бегает, как другие, до плетня. А вон у Тихона гараж. "Жигули" там.

Он в институтах не учился, обыкновенный тракторист...

Отец не договорил, вдруг вернулся во двор, пропустил меня и запер на крючок калитку. Сел на бревно, лежавшее у забора, не спеша достал свой неизменный кисет с шелковым шнурком, оторвал клочок газетной бумаги и туго свернул, скатал цигарку. Курил он тоже не спеша, втягивал в себя дым, к чему-то прислушивался и, выпуская его, глядел, как он вьется и бесследно тает в воздухе.

- У него дом не саманный, не тот... - наконец заговорил он и повернулся ко мне лицом. - Не-е, того и в помине нету. Он его завалил и кирпичный поставил. У нас из самана больше никто не лепит. Саман сыреет, дает усадку. И тепло в таком доме не держится, все уходит в глину. Только печь протопил, туда, сюда, а дух выстудился, хочь бери да опять затопляй. Не дело... Я тоже одно время загорелся кирпича достать, подметил красного, прокаленного, да мать отсоветовала. Нам и этой, мол, хаты на наш век хватит. Жить-то осталось с воробьиный хвост... Тихону что - он моложе меня, здоровый, силенки не истратил. А я всю войну на пузе проползал, крови ведро пролил. Матушка-пехота... В общем, Федька, уговорила она меня, сбила с панталыку. Другой раз я вот так сяду и думаю: может, напрасно ее послухал? Потихоньку да помаленьку и построил бы. Тяп да ляп - и готов кляп.

Как оно говорят: глаза страшатся, а руки делают... Ты у Босова нонче был?

- У Босова.

- Матвей в гору пошел. Первый человек в районе! - с нескрываемой завистью произнес отец. - Мы с его батькой, с Василь Антоновичем, одногодки. Сколько леса вдвоем порубали да переплавили к запани - бугры! В одной бригаде работали. Как сплав, так нас и посылают.

Вы, мол, фронтовики, ребята надежные, не пропадете.

Едем. Одно время с ним так задружили - водой не разольешь.

- А где он теперь?

- На пенсии, где ж... Там ему с Дашкой Матвей такой дом отгрохал целый клуб! И газ, и водопровод, и ванная - все под боком. На машине отца возит. Матвей всех вас общеголял. А тоже институт кончил... Чем ему тут не жизнь? Того и в городе нету, что есть у них. Правда, никак Василь Антонович его не женит. Заработался казак, на девок - ноль внимания. Конечно, беда не большая. На такого человека всегда ошейник найдется.

Млечный Путь разгорался, полнился звездами. Иные из них вдруг срывались, ослепительно вспыхивали и на лету гасли, уносились неведомо куда; но от этого Млечный Путь не становился бледнее, свет не убывал, а, наоборот, усиливался... Отец проследил из-под козырька фуражки падение мелкой, робко сверкнувшей звезды, притушил цигарку.

- Сколько их падает, рази посчитаешь! И новые нарождаются. А небо каким было, таким и остается... Мать тебе говорила, что Левка Камылин помер? Ну тот, одноногий? Сторож, с Басенкой жил.

- Рано. Жалко старика.

- А чего его жалеть, - возразил отец. - Людей, Федька, при жизни надо жалеть, так я понимаю... Прошлый год был высококосный, много мы стариков схоронили. Мирошника Сагайдака помнишь? Тоже скончался.

Схватился среди ночи, мать, говорит, я пойду до ветру.

И в одних подштанниках похромал... Да не до ветру, а понесло его на речку, до того места, где стояла мельница.

Ее смыло водой, помнишь?.. Там и нашли уже холодного.

Весь синий лежит возле воды, лицом к небу. Вот, Федька, какая смерть. Что-то ему померещилось во сне, кто-то его позвал туда... И Архипа, кузнеца, прибрало. Надо же:

волосатый, сильный, как бирюк. Ему, думали, и сносу не будет. Против своего брата, Петровича, он прямо медведь был, а вот не пережил его, первым отдыхать улегся...

Ладно! Пойдем спать. - Отец встал с бревна, набрал щепок, выдернул из дровосеки топор и направился к порожкам. - А то я заговорю тебя до полночи...

Но что-то удержало его у двери, он присел на верхнюю ступеньку, поднял лицо к небу и, взглядом проследив за тихо, безропотно вспыхнувшей в падении звездой, снова, как дитя, изумился:

- Скатилась. Куда? Никому не узнать. Новая звездочка на смену ей народится. По-другому нельзя: небо омертвеет, воцарится вечная тьма. А Марушанка пустеет, глохнет понемногу. Мало рождается детишек. При наших отцах, дедах в любом дворе по выводку голопузой детворы бегало, а теперь не то. Что такое случилось? Неужели так надо? Так это ж... это ж к чему мы катимся?

- Потерпите, папань. Босов выстроит комплекс, а на горах дома для колхозников - молодежи прибавится.

Будут дети.

- Ага, по щучьему велению, по вашему хотению.

Столько, как было, уже никогда не будет.

- Почему?

- Долго тебе объяснять. Да и нужно ли? Что от этого изменится? Скажу я, не скажу... Мне давно ясно:

жизнь мимо нас пошла. Мы не живем с матерью -доживаем. И другие старики так же. Не-е, сынок, это большой непорядок. Нельзя так, - проговорил он весьма решительным тоном.

- Как... нельзя?

- А вот так, без роду, без племени. Все рассыпалось, разлетелось... Свистульку вырезать внучку и ту не могу.

Внучок за сотни верст от деда. Попробуй-ка дотянись до него. Что бы вы с Матвеем ни говорили, но я знаю одно:

наши деды жили беднее, да зато вернее. Вон мой дедушка по отцу, Митрофан Назарович, до самой своей смертушки, до последнего часа был при деле. Перед тем как скончаться, распоряжения по хозяйству отдал, со всеми сестрами и невестками распрощался, детям, как полагается, напутствие дал, с родственниками и кумовьями поговорил. До всех дедушка докликался, потому что докликнуться можно было: невестки с мужьями при отце, при матери, на одном дворе. В тесноте, да не в обиде.