Небо земных надежд - Нонна Орешина

“Твой участок поля – эскадрилья. Вот и паши на нее, вытягивай ростки новых всходов – своих недоученных лейтенантов, умудрись в это тяжкое время поставить их на крыло”, – Демину казалось, что он улавливает даже легкую, добрую иронию в голосе отца. Видит его глаза с прищуром, твердые губы и ямочку на подбородке.

… Сквозь тонкую переборку слышны голоса летчиков, скрип стульев, хлопанье двери, иногда смех. Это капитан Шишов забавляет всех анекдотами, которые только для мужских ушей. Ему по остроумию наступает на пятки Шурка Лузгин, с более тонкой, колоритной и общедоступной программой.

Когда все запланированные занятия проведены и у старших командиров не хватает фантазии загрузить летчиков до окончания рабочего дня, приходится самим изобретать себе забавы. Шахматно-шашечные баталии, хитроумные нарды сейчас единственная утеха и повод для выхода эмоций.

Шум не отвлекал, он даже помогал сосредоточиться, создавая живой фон и незаметно выравнивая настроение. Возникало своеобразное ощущение душевного уюта и что-то вроде чувства крыла, как в хорошо слетанной паре, когда знаешь, что ведомый слепо верит тебе – ведущему, твоим разумным действиям с учетом его безопасности.

Внезапная тишина словно ударила по ушам, как если бы разом прервался шум водопада. Демин насторожился, показалось даже, что в соседней комнате никого нет – испарились. Не задремал же он в конце-то концов… О чем шел разговор, который, не отслеживаясь специально, все же откладывался в памяти?

Сердито о чем-то рассуждал Станислав Янкин, ему противоречил Егор Тренев. Потом прозвучало: “Хочется взять автомат и…” – это сказал Олег Анин. Тогда и наступила мертвая тишина. Впрочем, тишины уже не было.

– За чем дело встало? У тебя же ракеты есть… – в голосе Янкина явная издевка. – Только при твоем нынешнем мастерстве – мазанешь…

– За такие мысли раньше – к стенке, – задохнулся в тихом вскрике Миша Медунов. Ему с мрачным ехидством возразил Виктор Шишов:

– Извиняюсь, но у нас демократия, свобода слова и мыслей… И действий для тех, кто нахрапистее и шустрее. Тебя, Михаил Топтыгин, это не касается.

– В армии нет свободы слова и выбора. Есть приказ. Генералам виднее… – не совсем уверенно начал было Тренев, но его перебил Анин не своим, высоким и сдавленным голосом, как будто удерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

– Генералы просрали армию… Авиацию – это уж точно…

– А зачем нам армия? – вкрадчиво и зло заметил Шишов. – Вокруг нас одни друзья, партнеры по бизнесу и советчики двуличные… Сплошь миролюбивые, добренькие страны. Особенно Штаты… Были им бельмом в глазу, теперь бельмо сняли вместе с глазом. С их старанием и по собственной дури… А дураков не сеют у нас и не пашут – так родятся и за умников слывут…

– Хватит, парни, далеко зашли… Это слишком болезненная тема, – попытался прервать тяжелый разговор Валера Орлов. В голосе его сквозило беспокойство. – Возможно, мы слишком мало знаем, а потому не стоит…

– Нет, погоди, я хочу понять, куда бы ты, Олег, своей ракетой долбанул? – ровным, натянутым, как струна голосом спросил Янкин. – В Кремль или Верховный Совет? Может, в дачу немощного, пьющего президента? А дальше что? Спикировал бы в землю сам, потому что до границы горючки не хватит…

– Если выступит армия, тогда – гражданская война… Вы сдурели, что ли, ребята? Эта не для трепа тема… – в тихом вскрике задохнулся Орлов.

– Никуда я не полечу, ясно, – подавленно огрызнулся Анин. – И за границу деру не дам. Здесь на свет родился, созрел, испекся, и помирать на Родине буду. Потому что нет места краше, чем плесы Волжские. Вот скоро уволюсь к черту из армии и двину туда лещей ловить… Только зачем тогда в небо рвался, лучше бы уж на сухогрузе каком-нибудь, по волнам… Обидно сознавать, что по большому счету мы никому не нужны. Что нас так подло кинули… Предали…, – Анин замолчал, и снова повисла тишина.

– Гражданская война – это трагедия, – с тоской проговорил Тренев. – Бедные на богатых или наоборот под лозунгами демократии или другими… Всякой сволочи на забаву и обогащение… Все это мы уже проходили, и снова – мордой о стол… Нет, это не путь… Понять бы до конца, кому это нужно?

– Как говорят детективы: “Хочешь раскрыть преступление, пойми, кому это выгодно”, – снова подал голос Шишов. – А выгодно всем, кроме россиян, которые еще совестью живут, на чужой беде не жируют и доллару не молятся.

– Зачем государству армию ослаблять? Авиацию хоронить?…Училища закрывают. Знаменитую Качу, я ее окончил – в расход!.. – с тоской сказал Медунов. И в тон ему – Орлов по-детски растерянно и пылко:

– Так дальше жить нельзя… Надо что-то делать… Делать! Но что?..

Ему никто не ответил. Крутить по новому кругу тему, измотавшую всех, сил не было и не хотелось. Сколько не сотрясай риторическими вопросами воздух, ни одна песчинка с горы навалившихся бед не сдвинется.

Демин сидел не шевелясь. Надо было выйти и что-то сказать парням, которых, казалось, знал, как облупленных, и только сейчас понял, если не до конца, то на шажок глубже. Хотя понять летчика можно, наверное, только слетав с ним парой на реальный воздушный бой или хотя бы в сложном, аварийном полете на спарке.

Что он, командир, может сказать им, когда сам ни в чем до сих пор не разобрался? Они честнее, смелее, они выплеснули спонтанно то, о чем он сам не позволял себе так обнажено думать… Но стоит начать сейчас вкапываться в суть, и появятся сотни “почему?”, на которые нет ответа. Или они слишком мрачны и тоже ведут в тупик? А потому поиск бессмыслен…

Надо иметь конкретную цель, знать очередность четких действий, как на полигоне, где все реально, ясно и зависит от мастерства и выдержки… Но если поле боя растянуто на всю страну, а цель не определенна и размыта, если понятия “свой – чужой” переместились, замаскировались, трансформировались непонятными действиями, извращенным сознанием богачей и правителей?..

“Летчикам необходим был этот разговор, – думал Демин, – иначе негативная энергия могла пойти в иное русло. Или замкнулись бы парни в своем внутреннем протесте совсем. А это все равно, что у парового котла перекрыть регулирующий давление клапан… Если держать все мысли и чувства постоянно в себе, психом станешь, либо пришибешь кого-нибудь ненароком… Или… Спокойнее, когда подопечные на виду и с душами, вывернутыми как карманы”.

Демин застегнул китель, прихватил журналы, черновик Плановой таблицы и вышел в соседнюю комнату.

– Товарищи офицеры… – капитан Шишов встал первым, все остальные поднялись вяло, задвигали стульями, тесно стоящими возле стола с забытой шахматной доской и строем фигурок неоконченной партии.

– Почитайте на досуге, – Демин выложил стопку журналов на стол. Движение получилось резким, и журналы заскользили, рассыпались веером. Взгляды всех устремились к пестрому глянцу обложек, крылатых и праздничных, чем-то напоминающих иллюстрации к новогодней сказке.

Орлов протянул, было руку к журналам, но Демин остановил его:

– Потом… Сейчас хочу познакомить вас с полетами на ближайшее время, – и положил поверх журналов “плановичку”.

Взгляды летчиков прильнули к ней, лица посветлели. Из дальнего угла комнаты выбрались лейтенанты. Чувствуя себя младшими и как бы не равноправными еще, они не принимали участие в споре, но взволнованные лица их выдавали недавнее смятение и внезапно появившуюся робкую надежду.

Вопрошающие взгляды серых, карих и синих глаз. Нет, ребята, пока ничего не ждите. Все – на будущий год…

Демин опустил ресницы, избегая синих глаз Сергея Бакланова. Он всегда был против любимчиков, а к тем, кому симпатизировал, относился строже, чем к остальным. Но сейчас испытывал чувство вины и почти отцовскую нежность.

Дождавшись, когда все расселись по местам, Демин дал краткий расчет выделенного им горючего и свои соображения по поводу его распределения. Он никогда не посвящал подчиненных в свои планы, не обосновывал решения, хотя прислушивался к просьбам летчиков и советам старших командиров. Но всегда делал по-своему. Однако сегодня был случай особый. И, заканчивая импровизированный разбор еще не осуществившихся полетов, заметил:

– Это в небе, где дефицит времени, решения надо принимать и действовать незамедлительно. А на земле, когда не знаешь, как поступить и понимаешь, что от тебя ничего не зависит, надо без истерик и глупостей, достойно смутное время переждать… Особо унывать причин нет. Будем жить надеждой на разумное будущее, придерживаясь мудрости: “Господь терпел и нам велел”.

Раньше Демина раздражало своим призывом к покорности это расхожее библейское наставление. Сейчас как никогда он понимал: за внешним смирением должна стоять Надежда. Терпеть, не сдаваясь внутренне, терпеть, чтобы окрепнуть, набраться сил. Терпеть, чтобы потом возликовала победа…

Он думал, что летчики поймут его. Но, уходя и закрывая в свою комнату дверь, услышал, как Анин сказал кому-то: