Небо земных надежд - Нонна Орешина

Старший лейтенант Ольхов в Чите, в окружном госпитале проходит врачебно-летную комиссию. Подошел срок. Но, судя по тому, с каким безмятежным настроением он уезжал, нетрудно догадаться, что решил старлей закончить свою так и не состоявшуюся летную карьеру. Раньше на ВЛК ехали с трепетом и тайной мольбой: только бы не списали из-за какой-нибудь внезапно объявившейся болячки, вроде гастрита, или, не дай Бог, язвы на нервной почве. Полет – это затянувшийся стресс для организма. Когда эмоции положительные – прилив сил и здоровье. Когда полет не складывается, когда глаза и руки не успевают, и мысль отстает от того, что выполняет машина, тогда сгорает все внутри, и душа поистине уходит в пятки… Но Боже упаси в этот момент позволить страху, загнанному в самые дальние и крохотные уголки души, хотя бы ненадолго вылезти наружу. Тогда тебе “крышка”… Не иносказательная, а реальная крышка гроба. С венком.

Да, еще Кедров… Он, правда, особого желания летать не проявляет, но подтвердить первый класс должен. Уваров не так давно уже отстрелялся на полигоне отлично. Остался еще полет. Кому важнее? Орлову, потому что ему надо выполнить пять полетов на упражнения по нормативам и можно посылать документы на третий класс. Зачеты он сдал давно, и на тренажере отлетал сверх положенного. Или добавить Медунову. В первом полете без дрожи в коленках не обойтись, но уже во втором душа распахнется… Лишь бы из дивизии не нагрянул инспектор, тогда все расчеты полетят к черту…

Думать о полетах “на себя” – строжайший запрет. Напортачил на полигоне, теперь терпи, хотя подчиненным в глаза смотреть до сих пор стыдно…

Лейтенантская троица опять остается не у дел. В этом году им вообще не светило. Дай Бог, провезти в начале будущего, когда керосин по новому отсчету пойдет. И опять морока – кого-то одного тянуть до вылета на боевом и дальше, или всем распределить понемногу, в утешение, но без толку?

Демин встал, потянулся, напрягая расслабленные мускулы. За окном было уже пасмурно, твердые снежинки бились в стекло, как белая мошкара.

Он задернул занавеску и зажег настольную лампу. Железный абажур очертил светящееся пятно, в котором белел черновик Плановой таблицы, где значились фамилии счастливчиков.

“Ну и времена пошли, – невольно с тоской подумал Демин, – обязательное дело почитаем за счастье – дожили… Хотя полеты всегда счастье, их никогда не бывает много, даже если у тебя по четыре заправки в смену, как бывало раньше. Даже когда не просыхает от пота комбинезон, и два килограмма собственного веса за день как не бывало. Вечером валишься на кровать без сил и мыслей. Но проходят сутки, и снова тело требует перегрузок, нервы – напряжения, мозг – работы, а душа – свободы, необъятного простора и радости преодоления…

Из Главкомата пришел приказ на будущий год активнее летать ночью. Это больше первой эскадрильи касается. А для моих надо бы заострить внимание на слетанности парами. Командир полка, похоже, того же мнения, значит, свое решение мне отстоять будет проще. О слетанности звеном и мечтать не смей… Эскадрильей – даже думать смешно… до слез. Самолетов не хватит. Летно-тактические учения… Когда их проводили, хотя бы по упрощенной схеме? Другое дело – раньше…

Стоп! Это закрытая тема. Она ничего не дает, кроме хандры и ноющей боли в сердце. Как после похорон близкого человека: суть трагедии уже осмыслена, мозг смирился перед невозвратностью утраты, а душа тоскует, и не знаешь, как дальше жить”.

Демин нарочито старательно расписал полеты на пять Плановых таблиц – на каждую летную смену в отдельности. Три заполненные клеточки сиротливо выделялись на белом листе. Ту “плановичку”, что на послезавтра, надо отнести подполковнику Лапину. Заместитель командира по летной подготовке объединит ее с более щедрой “плановичкой” первой эскадрильи, где сосредоточен костяк полка – летчики первого и второго класса.

У майора Кудрина дела идут немногим лучше. Не всем летчикам удается подтвердить класс, хотя относительная боеготовность полка держится на первой эскадрильи. Но через два-три года уйдут “старики”, а они уже постепенно списываются, кого медицина “подловила”, кто сам решил подать в отставку – выслуга лет есть, летная пенсия обеспечена. И только небо еще пока держит… А кто будет учить “желторотиков”? Кто передаст младшим таинство летного мастерства, которое ни в одной инструкции по производству полетов никогда не опишешь?…И образуется провал, в котором не один десяток парней погибнет… Какой труд надо приложить, сколько пройдет времени, пока не почувствуют себя молодые в небе уверенно, пока не отточится, не отшлифуется техника пилотирования летчика и не закалится характер воздушного бойца…

Можно ли было предположить такое в конце восьмидесятых, когда он, Демин, окончил училище, когда истребительно-бомбардировочная и вся военная авиация была в расцвете своего могущества и славы?

По ту, дальнюю сторону временного рубежа все, что касалось авиации, было Демину предельно ясно, логично, как-то убедительно-выпукло. Потом все оказалось в тумане – зыбко и сомнительно. Туман, сгущаясь, становился непробиваемой тучей. Она здесь, сейчас, а то, что впереди, дальше и потом скрывается в кромешной тьме.

На мгновение Демину показалось, что он ощущает все это каким-то странным внутренним видением. Он даже тряхнул головой, заподозрив себя в минутной послеобеденной дреме. Да нет, мысли были четкими и назойливыми, от них не избавишься просто волевым запретом. Ну что же, Демин, валяй, позволь себе чуток пораскинуть бесконтрольно мозгами…

Как же все это так получилось?…В начале девяностых, когда выводили войска из Прибалтики и Германии, когда скопление людей и техники напоминало возвращение в отчий дом родственников-погорельцев, тогда еще можно было укрепить армию, тем более строевую авиацию. Укомплектовать полки самыми опытными и преданными летному делу людьми. Отобрать все ценное, нужное для полетов и ведения аэродромного хозяйства. Списанные самолеты продать как сырье, полученные средства направить целиком на нужды авиации. Возможно, так и планировалось… Но, как всегда, на пожар сбегаются мародеры. Все, что вынесено из дома и, казалось бы, спасено, исчезает в их бездонных мешках и карманах…

Тогда была еще мощная авиационная промышленность, испытательные институты с летными центрами, сотни боевых полков и десятки летных училищ… Незачем задавать бессмысленный, мучительный вопрос: “Где это сейчас?” Тогда все, что творили со страной политики, казалось чудовищной, но временной ошибкой. Заблуждением не долгим, исправимым, стоит только кому-то взяться за ум… Спаситель не появился, за ум никто не взялся. Страна сначала умирала под звуки “Лебединого озера”, потом отцы Отечества и самозванцы пытались, кто реанимировать ее, кто развалить окончательно, согласно наставлениям заморских “мудрецов”, не забывая мимоходом решать собственные шкурные интересы.

“Мой внутренний “светофор”, регулирующий крамольные мысли, слишком легко перемигнулся с запрещающего красного на предупреждающий желтый, и теперь окончательно загорелся зеленым, давая размышлениям свободный ход, – с тревогой подумал Демин. – Бесполезные думы опять начнут сминать и мучить душу, мозг будет задавать риторические вопросы непонятно кому и зачем.

Можно сколько угодно вспоминать, сопоставлять и гадать, что было бы, если бы… Теперь это дело историков – разбираться кто, когда, какие совершил ошибки? Оценивать последствия их. Определять, где недальновидность была, где ротозейство, а где бездарность выскочек? Где себялюбивый расчет, где преступная халатность, а где и преднамеренное предательство…

К чему сейчас бессильно сжимать кулаки? Время для драки ушло. Время суда еще не наступило. Страну превратили в истоптанное, загаженное поле, где когда-то выращивали хлеба, хотя и вперемежку с сорняками и ядовитыми травами… Стоял пусть неказистый, но крепкий дом дедов и прадедов. И грех сейчас разбирать его до основания по кирпичикам с целью построить дворец чуждой архитектуры, где придется иноземные песни петь, в странные игры играть, в чужие одежды рядиться.

Теперь хоть плечами подпирай родные стены, чтобы не рухнул окончательно отчий дом. Хоть голыми руками очищай, вспахивай и засеивай священными семенами оставшуюся часть былого бескрайнего поля, превращенного в проезжий тракт. И как защитить, сохранить тот клочок земли, где смогут вырасти, заколоситься всходы будущего Авиации?..

“Твой участок поля – эскадрилья. Вот и паши на нее, вытягивай ростки новых всходов – своих недоученных лейтенантов, умудрись в это тяжкое время поставить их на крыло”, – Демину казалось, что он улавливает даже легкую, добрую иронию в голосе отца. Видит его глаза с прищуром, твердые губы и ямочку на подбородке.

… Сквозь тонкую переборку слышны голоса летчиков, скрип стульев, хлопанье двери, иногда смех. Это капитан Шишов забавляет всех анекдотами, которые только для мужских ушей. Ему по остроумию наступает на пятки Шурка Лузгин, с более тонкой, колоритной и общедоступной программой.