Генеральские игры - Сергей Донской

– Представителю президента немедля звони…

– Командующему…

– Нет, лучше сразу министру обороны…

– Во, пусть министр приедет, он разберется…

Уже отгородясь от крикунов долговязой фигурой дежурного по штабу, уже вытолкнув им навстречу двух ошалевших, перепуганных до немоты часовых, Завадский злорадно выкрикнул:

– Жалобы будут рассмотрены в рабочем порядке. За несанкционированные митинги – уголовная ответственность. Зачинщиков – под суд.

Ввалившись в гулкий прохладный вестибюль, Завадский, оскальзываясь на мраморных плитах, устремился к лифту. Генеральские глаза, ослепленные солнечным светом снаружи, еще не успели привыкнуть к царящему в здании полумраку. Уловив справа передвижение предупредительно скособочившейся фигуры, Завадский пожаловался:

– Быдло, вот же быдло… Деньги им подавай, воякам хреновым!..

Как тут же выяснилось, это было весьма опрометчивое заявление.

– Репортер «Независимой газеты», – представился шагавший рядом пижон в шортах, после чего выставил перед собой микрофон. – Вы считаете требования контрактников несправедливыми?

– Убери! – рассвирепел Завадский. – Ты бы еще свой член мне под нос сунул!

– Наши читатели желают знать…

– А ху-ху не хо-хо? Имел я ваших читателей! Вместе с тобой!..

Взмах генеральской руки, и микрофон полетел прочь. Пока репортер ползал по полу, выискивая утерянный поролоновый набалдашник, Завадский вошел в кабину лифта и поехал наверх, угрюмо разглядывая свое отражение в зеркале. Волосы растрепались, верхняя пуговица мундира на честном слове болтается, щеки багровые, а нос между ними бледной поганкой торчит. Славное начало рабочего дня. Но то ли еще будет, ой-ой-ой!

Своего заместителя Павла Игнатьевича Конягина, дожидавшегося в приемной, Завадский как бы не заметил, пронесся раскаленным докрасна метеором мимо и скрылся в кабинете, постаравшись хлопнуть дверью как можно сильнее. Получилось. Но не успел еще отвалившийся пласт штукатурки рассыпаться по полу мелким крошевом, как дверь снова приоткрылась. В образовавшуюся щель на манер здоровенного раскормленного кота протиснулся заместитель. Свесил повинную голову на грудь, развел руками, на которых старческие пигментные пятна перемешались с веснушками:

– Прости, Николай. Сам не знаю, как такое могло случиться.

– Не знаеш-шь, Павлуш-ша? – прошипел Завадский. – Тогда я тебе объясню. Водку жрать до усирачки не надо, охотнич-чек-к. Мозги пропивать не надо. Тебе кто разрешал секретные данные дома хранить, а? Может быть, я?

– Ну, прости подлеца, – гудел Конягин. – Я уж и так за дурость свою поплатился. Горе у меня, сам знаешь. Похороны сегодня. Внученька моя, Ларочка…

– Ты меня на жалость не бери, не бери! Наломал дров, а теперь в кусты? – Завадский всем весом обрушился на испуганно пискнувшее кресло, запустил палец в ухо и, остервенело вращая им, продолжал: – Похороны отменяются. Самолета не дам, даже не проси.

– Как же так? – опешил Конягин. – Все уже договорено, место на кладбище выкуплено, оркестр заказан…

– Тогда сам ложись в могилу вместе с внучкой. Сразу.

– Но…

– Не перебивай, Павлуша. Некогда тут рассусоливать. Ситуация критическая. Действовать надо.

– Я туда и назад, – взмолился Конягин. – Нельзя ведь, чтоб Ларочку без меня похоронили. Не по-людски это…

– По-людски мы жили, пока погоны со звездами не нацепили, – жестко произнес Завадский, попутно буравя другое ухо. – Теперь у нас одни сплошные законы военного времени. Хоть родина, может, и не в опасности, зато мы с тобой на волоске висим. Хорошо еще, главком на Волгоградский тракторный завод укатил оборонный заказ размещать. Потом в Кремль за деньгами отправится. И пока он отсутствует, мы должны вопрос закрыть. Навсегда. – Завадский оставил уши в покое, чтобы грохнуть по столу обоими сведенными вместе кулаками. – Пока твой компьютер неизвестно где болтается, не будет тебе ни праздников, ни похорон. Решение окончательное, обсуждению не подлежит.

– На компьютере девять степеней защиты, – робко напомнил Конягин, по-прежнему не решаясь сесть под тяжелым взглядом начальника. – Не банка бычков в томате. Его просто так не вскроешь.

– Но его уже дважды включали, Павлуша, – язвительно напомнил Завадский. – Не где-нибудь, в Чечне. Разведка доложила: модем подсоединен к мобильнику Черного Ворона. Он, падла, через твою персоналку в Интернет залазил.

– Ничего, до секретных файлов не докопается. Там код на коде, пароль на пароле.

– Любой хакер их как семечки перещелкает. Сегодня специалиста найти не проблема. Раньше кадры решали все, а теперь – деньги. Кто платит, тот заказывает музыку. Хоть государственный гимн, хоть похоронный марш. А у нас с тобой сплошное «Прощание славянки», трепать ее, колотить. Знаешь, какие слова под эту мелодию хорошо поются? «В жопу клюнул жареный петух».

Пользуясь тем, что Завадский уставился в окно, Конягин бочком приблизился к его столу и тихонько опустился на стул, стараясь казаться как можно незаметнее.

– На Ворона выйти тоже не проблема, – сказал он, покашливая. – Маячок-то функционирует. Отправим на место пару «вертушек» и покрошим всех к чертовой бабушке.

– А компьютер? – желчно поинтересовался Завадский. – Его другому полевому командиру подарим?

– Поручим десантникам забрать…

– Нет, ну ты от водки своей совсем уже одурел! – заорал Завадский, выкатывая глаза и до предела напрягая голосовые связки. – У тебя ж башка не варит совсем!.. У тебя ж мозги проспиртованы, как в той кунсткамере!..

– Это ты зря, – обиделся Конягин, трогая ладонью макушку с венчиком белесых волос, напоминающих католическую тонзуру. – Я дело говорю, Николай.

– Дело? Дело в военной прокуратуре заведут, если облажаемся. А вдруг Ворон с компьютером исчезнет, а? Или не в меру любопытный воин решит его в кустах припрятать до лучших времен? – Кровь успела отлить от лица Завадского, но он все еще был излишне румяным, а его чувствительный нос шевелился, как у крысы, принюхивающейся к источнику опасности. – Но хуже всего даже не это, Павлуша. Об огласке ты подумал? О том, какая вонь в округе поднимется, если, не приведи господь, чечены вертолет накроют? У тебя есть полномочия войсковую операцию без согласования с командующим проводить? Нет? Ну и я такой риск на себя не возьму, не надейся…

Выпустив пар, Завадский как-то весь обмяк за своим столом, даже вроде постарел, уменьшился, а генеральские звезды на его погонах казались сегодня тусклыми, хотя летнее солнце исправно освещало кабинет, а шторы были раздвинуты.

– Что же делать? – растерянно спросил Конягин. Впервые за последние часы ему стало жалко не столько бедняжку Ларочку, сколько себя самого. Перед строем под барабанный бой, конечно, не расстреляют, но и в отставку с почестями не проводят. Тоскливо сделалось Павлу Игнатьевичу, муторно. Словно объявили ему дату его собственной кончины, и дата эта была уже не за горами. – Что делать? – повторил он уже с настоящим отчаянием.

– Ты меня спрашиваешь, Белинский?

– Чернышевский, – машинально поправил Конягин. – «Что делать» написал Чернышевский.

Завадский этому замечанию как будто даже обрадовался, тут же оторвал пуговицу, неряшливо болтающуюся на кителе, шмякнул ее об пол и заявил:

– Ну, тогда тебе и карты в руки, коли ты такой у меня грамотный, заместитель. Я с сегодняшнего дня, между прочим, в отпуске. Поеду рыбачить на Волгу-матушку, эх, хорошо… Правда, – продолжал он со злорадной ухмылкой, – через пару дней меня обратно вызовут, но это не беда, это терпимо.

– Зачем вызовут? – тупо спросил Конягин, в голове которого заворочались тяжелые, как камни, мысли.

Завадский притворился удивленным:

– Как зачем? С тобой, ворюга, разбираться. Рапорт о твоем разжаловании подписывать. – Поднявшись из-за стола, он прошелся по кабинету, ковыряясь то в одном ухе, то в другом. Казалось, он полностью погружен в приятные размышления о предстоящей рыбалке, но стоило Конягину напомнить о своем существовании робким покашливанием, как генерал-майор стремительно развернулся к нему и подбоченился. – Думаешь, я с тобой по одной статье пойду? Надеешься, что я в наших с тобой махинациях признаюсь? Нет, шалишь, Павлуша, шали-и-ишь. Бонивур не вынесет двоих, как говорили древние греки.

– Боливар, – вызывающе возразил Конягин, тоже выпрямляясь во весь рост. – Боливар не вынесет двоих. Это не греки сказали, но все равно очень верное замечание. Я, Николай, тоже не лыком шит. Дам показания, что ты меня к финансовым нарушениям собственной властью понуждал, и пусть тогда судят. Поглядим еще, кто из нас на коне окажется, а кого прокуратура взнуздает.

В кабинете сделалось тихо, лишь яростное сопение двух мужчин нарушало молчание, пока к Завадскому не вернулся дар речи.

– Сядь! – приказал он, весь полыхая изнутри опасным малиновым жаром. – Сядь и не возникай, а норов свой для баб побереги.