Новые идеи в философии. Сборник номер 7 - Коллектив авторов

Если так понимают ее задачу, то нельзя уже будет делать ей упрека в принципиальной неясности и двойственности. Конечно, она постоянно имеет дело как с действительным актом мышления, так и с трансцендентным предметом, относя один из них к другому. Это может быть названо двойственностью, но этот своеобразный способ рассмотрения необходимо вытекает из ее посредствующей роли, и оправдание двойственности таким образом дается познанием ее необходимости. При этом нельзя отрицать, что для выводов трансцендентальной психологии чрезвычайно трудно найти однозначные формулировки, и что при желании всегда можно истолковать трансцендентально-психологические исследования как психологизм или метафизику. Авторы, стремящиеся во что бы то ни стало к «критике» за отсутствием дарования к положительному творчеству, найдут здесь благодарную почву для своей деятельности.

Но это, конечно, не должно никого пугать, и надо надеяться, что резкое подчеркивание трансцендентного долженствования как необходимой предпосылки, а также различия между бытием и смыслом суждения, в состоянии будет предотвратить всякие недоразумения.

Но это, пожалуй, не удовлетворит еще сомневающихся в ценности трансцендентально-психологического анализа, в особенности в способности его перекинуть мост между миром теоретических ценностей и психическими актами познания. Это сомнение можно радикальным образом обосновать, утверждая, что теория познания наталкивается здесь на проблему, которую вообще невозможно разрешить. Смысл и бытие, ценность и действительность, трансцендентное и имманентное, как понятия, исключают друг друга. Поэтому никакая философия не в состоянии выйти из этого дуализма, даже при посредстве понятия автономного признания ценности. Мы никогда не будем в состоянии понять, как эти два царства становятся единством. Хотя существования единства и нельзя отрицать, ибо без него все познание было бы лишено смысла, но оно остается вечной загадкой, чудом, которое выше всякого разумения. Поэтому теория познания должна ограничиться установлением системы трансцендентных ценностей, а в остальном удовлетвориться фактом познания, не задаваясь вопросом о том, как трансцендентное становится имманентным.

Но в самом ли деле дальше идти некуда? Мы, действительно, натолкнулись здесь на проблему, побудившую уже многих мыслителей отказаться от объяснения мира и приведшую либо к полной резиньяции, либо к допущению для иррационального сверхлогической способности познания, вроде сверхнаучной «интуиции». Необходимость подобной резиньяции столь же мала, как мало право на такие притязания. И те и другие объясняются забвением того, что эта загадка и чудо обязаны своим существованием исключительно сущности нашей рефлексии, и что поэтому с уяснением сущности этой рефлексии они перестают быть загадкой. Всякое понимание делает необходимым разъединение того, что первоначально связано. Так из единства возникает двойственность, понятия же, как различные понятия, конечно, никогда не могут совпасть, но должны навсегда остаться разъединенными. Но потому, что два понятия не одно понятие, не следует уже думать, что мы стоим перед мировой загадкой. И все же такая уверенность очень распространена. Это можно пояснить примером из другой области философии. – Наука раскалывает непосредственно данную действительность, ибо, подводя ее под систему чисто количественных понятий, она естественно должна подчинить не квантифицируемый остаток другой системе понятий. Называя тогда квантифицируемое «физическим», неквантифицируемое же «психическим», мы удивляемся, что эти миры понятия, естественно исключающие друг друга, мыслятся дуалистически, а не монистически. Мы безуспешно тогда оперируем такими понятиями, как «психофизическая причинность» и «психофизический параллелизм», тщетно желая преодолеть противоположность понятий, т. е. из двух понятий сделать одно13.

Не совсем так, но аналогично обстоит дело и с дуализмом бытия и смысла. Он есть необходимый продукт рефлексии о познании. Мы познаем и постигаем при этом истину. Тогда мы непосредственно имеем единство бытия и смысла, тогда мы «переживаем» его. Но, конечно, уже констатируя то, что «мы» «его» имеем и переживаем, мы разрушаем непосредственное единство и раскалываем его на действительный акт познания и недействительный предмет его. Это разъединение необходимо связано с образованием понятия познания. Мы не вправе даже поэтому сказать, что единство есть, ибо это было бы познанием единства, как единства, а таковое не может иметь места. Единство не допускает себе мыслить его, но только «переживать», и уже говоря, что мы его переживаем, мы разрушаем его, ибо мы называем его и подводим тем самым под понятие. О простом «единстве» мы вообще совсем не можем говорить, так как «единство» уже требует понятия множества, как своей противоположности. Так и везде. Познавать – значит различать, и постольку мышлению, значит, действительно невозможно снова соединить оба мира бытия и смысла. Мы, разумеется, не можем мыслить, как единство, то, что мы должны мыслить, как двойственность, чтобы вообще мочь мыслить. Постольку всякий «монизм» и всякая «философия тожества» и в теории познания ведет на ложный путь.

Но для того, кто это сознал, единство двух разъединенных миров не есть уже более чудо или загадка, не есть проблема, которая нуждается в разрешении, и в разрешении которой можно было бы отчаяться. Единство первоначально, непосредственно. Можно было бы сказать, оно – наиболее известное нам, если бы слово «знать» не делало уже из единства дуализма и если бы мы не должны были поэтому избегать говорить о нем. Достаточно сказать, что оно, хотя и непонятно (unbegreiflich), но не как то, что выше понятий (überbegreiflich), а как то, что до всяких понятий (vorbegreiflich).

Однако, какую связь имеет это с той посредствующей ролью, что выпала на долю трансцендентальной психологии? Все это указывает только на то, что и она не может перекинуть моста между обоими однажды разъединенными парами. Или, может быть, останавливается она на единстве бытия и смысла? Это, конечно, невозможно. Она их также разъединяет, но со своим понятием имманентного смысла, содержащегося в акте суждения, она стоит ближе к единству имманентного и трансцендентного, чем чистая логика. Она берет минимум разъединения, так как ищет мысль в акте мышления, смысл в суждении, ценность в действительности. Правда, относя познание к его трансцендентному предмету, она должна вместе с тем разграничивать ценность и бытие, но зато она выдвигает в суждении только «сторону», обращенную к трансцендентной ценности, т. е. акт признания, утверждающий ценность и тем самым усвояющий ее. Таким образом в понятии имманентного смысла она обладает возможно лучшим эквивалентом для понятия до-научного или первоначального единства, который может нам пока как бы заменять полное единство.

Во всяком случае, понятие имманентного смысла суждения так же необходимо для понятия действительного познания, как и понятие очевидности, и в конце концов такое трансцендентально-психологическое рассмотрение должно быть в сущности совершено и чистой логикой, прежде чем она отделит друг от друга смысл и бытие так, чтобы быть в состоянии вполне игнорировать акт познания и все внимание направить на не-действительный смысл. Без понимания, посредством которого трансцендентный смысл постигается и включается в психическое бытие, чистая логика не могла бы прибрести материала для своего исследования, как быстро ни отвлекалась бы она затем от этого акта понимания. Так что о сущности этого понимания теория познания должна во всяком случае дать себе отчет. Таким образом и чистая логика, хотя бы и в самой незначительной степени, занимается трансцендентально-психологическими исследованиями даже прежде, чем она начинает применять свой собственный метод.

Но это далеко еще не все. Если трансцендентально-психологические рассуждения в основных мыслях играют в начале чистой логики несущественную роль, то дело обстоит совсем иначе, когда теория познания обращается к своим частным проблемам. Конечно, целью ее будет всегда выработка «чистого» логического состава ценности, но на пути, ведущем к такой выработке, она не может игнорировать действительного акта познания. Не все формы мысли коренятся исключительно (verankern) в трансцендентных ценностях, и чтобы отличить вневременную значимость от просто психического мышления, нужно уже постоянно иметь в виду действительный акт мышления. Но и этого мало. Вневременная значимость может быть найдена только во временных образованиях, и формулированное в словах предложение недостаточно, если мы хотим знать что-либо не только о его смысле вообще, как наиболее общей трансцендентной ценности, но также о расчленении и об элементах этого смысла. Как только последние являются проблемой, мы должны даже остерегаться обращать внимание только на предложение, иначе мы попадем в сомнительную зависимость от логически несущественных форм языка. Многообразие, объединенное в логическом смысле в то смысловое единство, о котором мы выше говорили, может быть сознано только при рассмотрении действительных актов мышления. Если, например, говоря, что предложение высказывает что-либо о чем-либо, мы таким образом различаем «субъект» и «предикат», то «высказывание» (Aussage), если даже отвлечься от его смысла, есть уже нечто большее, чем предложение. Оно есть психический процесс, на который должна обратить внимание теория познания. Точно также она не может образовать понятия противоречия без «да» и «нет», а для этих понятий она должна, во всяком случае, исходить из имманентного смысла суждения, как утверждения или отрицания. Однако, бесцельно нагромождать примеры. Сказанное уже достаточно показывает, что, совершенно отвлекшись от действительного познания, теория познания была бы в значительной своей части пустым местом. Материал для обработки своих специальных проблем она может добыть только путем анализа актов мышления. Но этот анализ не может быть ни чисто психологическим, ни также «феноменологическим», ибо чистая наука о бытии не обладала бы принципом выбора, который в актах мышления мог бы отделить существенные для логики элементы от несущественных. Для установления логической сущности мышления трансцендентально-психологическое рассмотрение незаменимо: только оно, уже с самого начала производя «petitio principii», именно относя действительное мышление к ценности истины, в состоянии доставить тот существенный материал, на котором только и можно сознать различные трансцендентные ценности. Без этой petitio principii теории познания ни в коем случае не может обойтись. Подобно всякой науке, и она предполагает истину вообще, все равно, идет ли она трансцендентально-психологическим или трансцендентально-логическим путем.