Август – июль - Вера Мусияк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказывается, Аня была по колено в грязи. Ее сразу отбросило в детство – деревня; новый асфальт, теплый и мягкий; длинный косой дождь и вечерний караван медленных пятнистых коров, возвращавшихся с выпаса. Она отвлеклась – Катя уже шла по коридору из ванной с тазиком воды и с полотенцем на плече.
– Давай сюда! – она смахнула с незаметной банкетки бесчисленные журналы «Вокруг света». Аня едва успела сесть, и Катя за секунду сняла с нее поникшие босоножки и принялась сама мыть ей ноги в теплой воде.
– Кать, ты чего? – Аня очень смутилась, – да я могу себе ноги помыть!
– Конечно, можешь! Но представь, что ты в спа! – смеялась Катя. Она бережно смывала с Аниных ног уличную грязь, и это было очень странно и очень приятно.
Обычно казалось, что их дружба, понятная до самой глубины, разношенная, как любимые джинсы, – эта дружба уже не может, да и не должна, преподносить сюрпризов. Но Катя, она была как Пеппи Длинныйчулок из детской книжки – любила иногда своими руками вынести на спокойную веранду какую-нибудь метафорическую обалдевшую лошадь. Каждый раз, нарушая очередные невидимые границы, она наполняла Аню новыми чувствами, в которых не хотелось разбираться; которые только проживались и забывались, как незнакомые песни.
– Ну вот! – заключила Катя, вытерев Анины ноги. – Сейчас еще босоножки твои ополосну, вот так. Всё, до утра высохнут! Так, что ты принесла? – маленькие «ревитки» снова забегали в пространстве, – о, прикольное вино! еще и без пробки, слава богу! и «косичка»!! Да ты просто гений, Ань! Ой, тебе же надо переодеться! Сейчас дам футболку, с «Кроссом наций» пойдет?
Аня где-то читала, а может, и сама придумала, что у каждого человека должна быть некая собственная нулевая координата – точка в пространстве, куда можно снова и снова возвращаться после нового прожитого, каждый раз немного другим; точка, которая сама при этом будет успокоительно неизменной. Этим летом окончательно стало понятно, что ее нулевая точка – это Катина кухня: старомодный абажур, превращавший свет в потоки янтаря; радио, которое что-то бубнило и никогда не пело; гудящий холодильник, спрятанный под разноцветным слоем магнитов, один из которых сообщал: Кофе, коньяк и мужчины должны быть крепкими. С тех пор, как установилось тепло, и Катины родители вместе с бабушкой и золотистым кокер-спаниелем Рокки проводили выходные на даче, каждый субботний вечер Аня убегала в свой долгожданный «ноль», в их с Катей общий мир, поднявшийся над вялой ослепшей действительностью на десять этажей.
Скоро вино золотилось в стаканах; «косичка» на тарелке грела свою сырную спинку под светом лампы; поджаренные Катей полуфабрикатные блинчики, пористые, охристые, источали аромат подогретого масла; мед в вазочке и нарезанные яблоки голден скромно желтели. Почему-то мед и яблоки были на этой кухне всегда, вне зависимости от времени и обстоятельств – как будто на подоконнике среди фикусов пряталась яблоня, плодоносящая круглый год, а под потолком тихонько жужжал пчелиный улей. Каждую субботу девочки ели, девочки пили, снова и снова ведя свой разговор – закругленный, как лента Мебиуса: ходи хоть вниз ногами, хоть вниз головой, а все равно окажешься в исходной точке, – разговор без начала и конца, который иногда приходилось прерывать на обычную жизнь. Море, ласковое, насыщенное солью, водорослями и медузами, которое ждало их в конце сентября, когда они заработают денег на поездку. Деньги, которые они заработают за два с половиной месяца, июль, август и немножко сентября. Работа Кати – разносить людям пиво и шашлык на летней веранде «Сибирской короны» в центре, – которая не нравилась интеллигентным родителям и, может быть, только этим нравилась ей. Работа Ани – разбирать архив в Фонде культуры, маленькой комнате старого здания, доверху набитой картинами, – которую ей, заносившей зачетку после сессии, предложили в деканате. Август, который в этом году будет непривычным, в точности похожим на июль, потому что они, не сговариваясь, решили не ехать в «Интеллект» одни, без Лизы. Сентябрь, который будет волшебным, потому что в нем плещется море.
Море, море. У Ани сегодня были новости, опасно нависавшие над их солеными, пенящимися, пропитанными солнцем планами. Она не рассказала сразу, потому что не отнеслась к ним всерьез, но долго молчать об этом было невозможно.
– Ты знаешь, – начала она, вытягивая терпкую сырную ниточку, – мне вчера позвонили из деканата неожиданно, я удивилась…
– …неужели они еще работают, июль ведь вовсю, – со смехом закончила за нее Катя.
– Да, – Аня улыбнулась. – И они мне сделали очень неожиданное предложение. Оказывается, Эрмитаж планирует через несколько лет открыть филиал в Омске…
– …и ходить туда будем только мы с тобой! – хохотала Катя. – Блин, прости, – она похлопала себя по щекам, – все, Анют, я слушаю.
– И они там, в Питере, хотят, ну… подготовить местных специалистов, что ли. С учебой в настоящем Эрмитаже, да. Короче, мне предложили перевестись в СПбГУ, на ту же специальность, культурология, и учиться там, – Аня сама удивлялась, как сложно ей оказалось всё это говорить. – Половина пар будет в Эрмитаже. Жить, понятно, тоже надо будет там. Ну, не в Эрмитаже, конечно, в Питере надо будет жить. Вооот, – Аня посмотрела напротив, в зеленые глаза с маленькими красными точками.
– Ну и как, ты согласилась? – Катя спросила с какой-то непонятной интонацией, но показалось, что красные точки ненадолго побледнели, «ревитки» перестали прыгать, холодильник – гудеть, а радио – бубнить. Этот разговор не задумывался серьезным; предполагалось, что они просто прохохочут его, и всё.
– Я пока ничего не ответила, мне сказали, можно еще подумать. Потом, если соглашусь, сентябрь на оформление документов, и с октября всё, ехать, – Аня чувствовала, как слова, которые она слышала вчера в телефонной трубке в углу Фонда культуры, разглядывая висевшую напротив картину Кичигина, как эти пустые слова постепенно приобретают внятные очертания, наполняются смыслом и беззастенчиво укореняются в ее жизни.
– То есть ты из Симферополя потом сразу в Питер, ага? – красные точки снова замигали, руки побежали вверх – поправить заколку, с трудом удерживавшую абрикосовую челку, которую Катя, вслед за Аней, начала отращивать.
– Ты так быстро все решила? А как я там буду… – Аня хотела спросить, «как я там буду без тебя?», она действительно не представляла, неужели мир вокруг сможет разломиться еще сильнее, оставив ее без Кати, одну в огромном сыром городе. Но ведь не принято быть сентиментальным: ни в этой дружбе, ни в этом
