Первый субботник - Владимир Сорокин

Санька посидел, вздыхая и крутя головой.

Потом вдруг замер, улыбнулся и посмотрел на небо. Молодой месяц в окружении звездной россыпи висел над пасекой. Санька опять улыбнулся, будто вспомнив что-то, зябко передернул плечами и взялся за гармонь.

На этот раз она ответила стройной мелодией.

Санька сыграл вступление и пропел, медленно растягивая слова:

Я свою любимоюююИз могилы выроюююПоложу, помоооюПоебу, зарою.

Он сжал меха и прислушался. На деревне стояла полная тишина.

Вскоре запели первые петухи.

Разговор по душам

– Хозяин дома? – громко позвал Мокеев, входя в распахнутую калитку просторного палисадника.

В приоткрытом окне добротного деревенского дома показалась немолодая женщина в пестром платке, прищурясь глянула и скрылась. Мокеев взошел на крыльцо, миновал сени с недавно обновленным полом, потянул за кованую ручку двери и ступил в горницу.

Хозяйки в доме не было. Справа стояла большая русская печь, слева массивный дубовый стол. Жестяные ходики в виде кошачьей морды громко тикали. В дальнем углу разместился широкий, окованный железом сундук.

Женщина быстро вернулась:

– Он на дворе дрова рубит. Щас придет. Садитеся.

Мокеев опустился на лавку, поставил рядом сумку.

– А вы из правленья, что ль? – спросила женщина, наливая щи из котла в глубокую тарелку.

– Да нет, не из правления, – улыбнулся Мокеев. – Я из областной газеты.

– Это из какой же? – она испуганно посмотрела на него.

– Из «Зари».

– Правда?! – она широко улыбнулась. – Так мы ж ее и выписываем!

– Вот и хорошо.

Дверь отворилась.

Вошел широкоплечий седоволосый мужчина в голубой рубахе с засученными рукавами. На загорелом лбу его блестели капельки пота.

Мокеев приподнялся:

– Здравствуйте, Иван Сергеич.

– Здравия желаю, – Коврижин шагнул к нему, крепко пожал протянутую руку. – Вы с комбината?

– Нет. Я к вам послан редакцией газеты «Заря». Мы скоро будем печатать материал о вашем совхозе. Вот приехал интервью у вас брать.

Коврижин улыбнулся:

– Интервью… сразу не выговоришь… вас как зовут?

– Глеб Вадимыч. Мокеев.

– Вот что, Глеб Вадимыч, давайте-ка пообедаем. Вы с дороги намаялись, да и я намахался…

– Спасибо… но я завтракал недавно…

– Да знаю я, как вы в городе завтракаете. Хлеб с маслом, да кофий! Садитесь, садитесь…

Мокеев сел за стол.

Коврижин сполоснул руки, вытер полотенцем и сел напротив:

– Добрались на своих двоих?

– Нет. Повезло. Водовоз ваш подвернулся.

– Гришутка?

– Да. А что ж автобус не ходит?

Коврижин хмыкнул:

– А черт их знает. То приедет, то нет. Не автопарк, а шарашкина контора какая-то…

Он прижал краюху хлеба к груди и стал резать большим кухонным ножом.

– И что, часто подводит автобус? – спросил Мокеев.

– Да не то что б очень, но бывает.

– А вы в райком напишите.

– Да не то что писали – были там. С председателем.

– Ну и что?

– Техники мало и людей. Вот какая штука. Работать в автопарке некому.

– Что, текучка кадров?

– Молодежь разбегается. В город едет, в большой. В районе им, видишь ты, – скучно…

Он положил хлеб на деревянный кружок и кивнул жене:

– Маш, дай-ка там с полки…

Коврижина кивнула, отодвинула занавеску, сняла с полки бутылку перцовки.

Иван Сергеич открыл ее ножом, разлил в три стакана:

– Садись, Маш, хватит у печки толшиться…

Коврижина поставила перед Мокеевым тарелку щей и села рядом с мужем.

– Ну, давай, Глеб Вадимыч, с приездом, – поднял свой стакан Коврижин.

– Я чисто символически, – взялся за стакан Мокеев. – Мне еще в редакцию успеть надо…

– Одно другому не мешает, – пробормотал Коврижин и беззвучно опрокинул стакан.

Жена отпила половину, сморщилась:

– Господи…

Мокеев тоже немного отпил и закусил куском сала.

– Да, – громко выдохнул Коврижин, цепляя вилкой сало. – Вот ведь штука какая! Скучно! Поэтому и бегут. А кто, спрашивается, виноват? Мы с вами! Только мы… Я вон тоже, как завфермой выбрали, первый год понять не мог – почему девки молодые к нам не идут? Ферма чистая, новая, плотют хорошо, дом рядом. А им, оказывается, и кино нужно, и теятр, и магазин хороший. А мы, дураки старые, никак это понять не можем, все на них валим…

Он съел сало и принялся за щи.

– Но щас-то у вас, Иван Сергеич, на ферме все в норме?

– Ну, так это другое дело, – пробормотал Коврижин, дуя на полную ложку.

– Почему же этим ребятам никуда бежать не хочется? – спросил Мокеев, включая стоящий в сумке магнитофон и кладя микрофон на стол.

– Тут, Глеб Вадимыч, дело-то непростое…

– Непростое?

– Да. К каждому человеку, понимаешь, подход свой нужен. Как бы сказать… тропиночка к сердцу. А ее найти надобно. А коли найдешь – тогда и никому никуда бежать не захочется. Человек, понимаешь, в работе должен радость обресть. А иначе это не работа, а батрачанье.

– И вы нашли эти тропинки? – спросил Мокеев, склоняясь над щами.

Коврижин засмеялся, откусил хлеба:

– Да нашел, нашел… Только мозгами покрутить пришлось…

– Намаялся он с ними, это точно, – вздохнула Коврижина.

– А как ты думала? – глянул на нее Иван Сергеич. – С людьми же работаем, не с кем-нибудь. Если б везде к ним так вот – тогда и текучки этой не было б в помине. Я вон чуть ли не с каждым говорил каждый день! Подойдешь, посмотришь, советом поможешь, пошутишь, вспомнишь прошлое. А если – ушел, пришел – тогда и им наскучит. А я им глаза раскрыл. Говорю – чего вы в город бежите? Чего там не видали? Газу? Выхлопа? Шума? Неуж в цеху грохочущем приятней работать, чем тут в тишине, да с коровками? Ведь на них-то глядеть одно загляденье! Живые ведь! А там что – железка, она и есть железка…

– Ну, на заводе тоже многие с радостью работают, Иван Сергеич.

– Да я ничего против завода не имею – пожалуйста! Там свой интерес – здесь свой. Только я-то сам в деревне родился и рос, и состарился, так что агитировать буду за деревню! Буду и точка!

Он стукнул кулаком по столу.

Все засмеялись.

Коврижина налила по второй.

– Давайте за хозяйку, – поднял стакан Мокеев.

– Да. За Машу-умелицу…

– Ох, спасибочко…

Коврижин поднес стакан к губам и вдруг удивленно поднял кустистые брови:

– А огурчики? Огурчики-то?!

– Ооох! Разява! Забыла! – запричитала, вскакивая, жена.

– А я думаю – чего не хватает? – засмеялся Иван Сергеич. – У нас же малосольные, один к одному.

Коврижина быстро подняла две половые доски, достала из-за печки лесенку, спустила в подпол и полезла сама.

– Да, самое главное и забыли, – смеялся Коврижин. – У нас ведь главная радость – огурчики. Маша просто на объеденье делает. Во рту тают.

– Ну что ж, сейчас попробуем, – улыбнулся Мокеев. – Иван Сергеич, а давно вы заведуете фермой?

– Погоди, – поднял руку Коврижин. – Щас огурчиками закусим – я тебе все расскажу.

Коврижина, кряхтя, вылезла, передала мужу полную миску отборных огурцов и, обтерев мокрые от рассола руки, стала вытягивать из подпола лестницу.

– Глубокий-то какой, – пробормотал Мокеев, выбираясь из-за стола и садясь на корточках над подполом. – Это ж когда вы его рыли?

– До войны еще. Трехметровый. Летом лед лежит и не тает. Лучше холодильника, – проговорил Иван Сергеич, тоже выходя из-за стола.

– Замечательный погреб, – покачал головой Мокеев.

– Замечательный? – вяло спросил Коврижин и вдруг ногой в спину толкнул Мокеева. – Пшшшел…

– Что! – выдохнул Мокеев и с грохотом упал на баки и бидоны, сильно стукнувшись головой о край невысокой бочки.

– Ну и как? – свесил голову вниз Коврижин.

Жена с интересом заглянула вниз через его плечо.

– Чего это вы… это… – бормотал Мокеев, сползая с бачков и морщась от боли. – Зачем… что так…

Коврижин захохотал. Жена тоже засмеялась.

– Больно же, чего смеетесь, – посмотрел на них Мокеев. – Дайте лестницу…

– Во! – глухо проговорил Иван Сергеич и над Мокеевым закачался увесистый кукиш.

– Как так…

– А вот так!

Коврижины положили доски на место и сели за стол.

Иван Сергеич выпил, захрустел огурцом. Жена отпила немного и стала хлебать щи.

– Что за шутки? Спустите лестницу, – слабо донеслось из подпола.

Коврижин засмеялся:

– Щас! Держи карман!

Жена, улыбаясь, хлебала щи.

– Спустите лестницу, сволочи… здесь мокро…

– Вот и хорошо, – серьезно проговорил Коврижин, наполняя стакан.

– Идиот… я голову разбил… открой…

– Бегу, бегу, – Коврижин выпил, крякнул, взял огурец.

– Гады… мудаки чертовы…

Коврижина оглянулась на подпол:

– Мудаки! Сам ты мудак, прости господи. Втюрился, так сиди, не гундось, пятух вахланогай…

Она взяла опустевшую тарелку мужа и пошла накладывать каши.

Возвращение

Шуршащие о борта лодки камыши кончились, впереди показался залив и узкая песчаная полоса.