Жаворонки ночью не поют - Идилля Дедусенко

Из санитарного вагона выносили тяжелораненых. Зойка вдруг увидела Лёню – он нёс носилки в паре с Пашей. Наверное, от матери узнал о поезде, а может, от Генки. Накануне, в пятницу и субботу, Зойка с ним не виделась: Лёня сильно подвернул ногу на уроке физкультуры и не мог выйти из дома. Вести о нём доставлял в школу Генка. И вот всё-таки пришёл. Лёня ступал не очень уверенно, ещё прихрамывал, и Зойке захотелось сказать ему что-нибудь хорошее, утешительное. Но бросить носилки она не могла. К тому же, её смущала Рита. Где-то в глубине Зойкиной души жило неясное ощущение какой-то вины перед подругой, но она старалась не думать об этом. Сама же Рита больше не говорила с ней о Лёне. Да и что теперь было обсуждать? Компанией они уже не собирались, а в школе все виделись каждый день. Сходились на большой переменке около какого-нибудь окна и разговаривали. После уроков расходились по домам: у каждого свои заботы. Зойке вечером в театр, на работу. Знали друзья, что Лёня провожает её туда и обратно, или нет, об этом Зойка не задумывалась. Иногда они приходили на спектакли, и Зойка немного даже гордилась тем, что может пропустить их без билетов. Тогда из театра шли все вместе, провожая по прежнему принципу: Таню, Зойку и затем Риту. В такие вечера Лёня и Зойка от друзей не отделялись. Никто из них не старался объяснить эти отношения даже самому себе, они просто стали привычными, необходимыми. Раздумывая об этом, Зойка и не заметила, как они с Ритой оказались около Лёни и Паши. Подруга подтолкнула её:

– Смотри! Подойдем?

– Давай, – согласилась Зойка.

Ребята приостановились, бережно придерживая носилки. Девушки посмотрели на раненого. Он был совсем молоденький, просто мальчик, одетый в гимнастёрку. Из расстёгнутого ворота виднелись насквозь пропитанные кровью бинты, ею была пропитана и гимнастёрка. Раненый лежал с закрытыми глазами, скорее всего, без сознания. Чёрные курчавые волосы сбились, а несколько прядей прилипло к мокрому лбу.

– Несите скорее, – прошептала Зойка, – а то…

Она не договорила, потому что боялась сказать, что он умрёт ещё по дороге в госпиталь.

– Как на Володю похож, – задумчиво сказала Рита, когда ребята отошли. – Не лицом, нет. Может, потому, что такой же молодой?

– Ты что-нибудь знаешь о Володе? – спросила Зойка.

– Конечно, он же мне письмо прислал, – торопливо ответила Рита и вдруг предложила: – Слушай, а давай в госпиталь пойдём. Как шефы. Будем концерты давать, письма за раненых писать родным. А этого мальчика я найду и спою ему отдельно. Обязательно!

Зойке предложение понравилось. На следующий день поговорили с Таней и решили втроём взять шефство над одной палатой. После уроков явились в госпиталь.

– Нам самых тяжёлых, – потребовала Таня.

Строгая медсестра, окинув девчонок быстрым взглядом, привела их в палату, где стояли три койки, и вышла, не сказав ни слова.

– Здравствуйте, – приветствовали девушки раненых с порога.

В ответ они услышали лишь один голос, слабый и хриплый, будто застуженный:

– Здравствуйте. Вам кого?

– Мы к вам, – ответила за всех Таня. – Мы шефы.

– А-а-а, так вы подойдите поближе, а то я нэ бачу, – сказал раненый.

Они подошли к нему. Это был пожилой мужчина с большими висячими усами. Говор выдавал в нём человека с Украины. Он с усилием повернул к ним голову, добродушно сказал:

– Зовсим молодэньки дивчатки. А меня Тарасом Григорьевичем кличут. Як Шевченка.

В это время в другом углу раздался внезапный крик:

– В окоп! В окоп! Эх, братишка!

Девушки вздрогнули, обернулись.

– Зовсим плохой, – с сожалением сказал Тарас Григорьевич. – А такий молодэнький. У его ноги перебитые и контузия. Моряк он, из Севастополя. Бредит часто. Сейчас знову будет мамку вспоминать.

Моряк действительно стал быстро-быстро что-то говорить, всё время обращаясь к матери. В бреду он вспоминал и алычовое варенье. На третьей койке тоже завозился раненый, будто силился подняться, но так и не смог. Рита подошла к кровати и вдруг горячо прошептала:

– Это он!

Зойка и Таня придвинулись ближе и увидели того солдата, которого вчера несли Лёня и Паша. Рита поняла, что сегодня ей петь не придётся.

Раненый опять пошевелил руками, пытался повернуть голову, и всё это – не приходя в сознание. Потом у него начался бред. Он всё время просил что-то вроде «дуззы хияр».

– Что он говорит? Чего он хочет? – добивалась от подруг Рита, но никто не мог понять эти странные слова.

– Азербайджанец он, – пояснил Тарас Григорьевич. – Мы с ним в вагоне рядом лежали. Плохой хлопец, зовсим плохой.

– Чего он просит? – настаивала Рита.

– Огурца солёного, наверное. Он, когда в сознание приходил, так всё огурца солёного просил.

– Значит, так, – подытожила деловая Таня. – Алычовое варенье, солёные огурцы. А вам что, Тарас Григорьевич?

– Мне? Мне, дивчатка, ничого нэ трэба.

– Может, бумаги для писем?

– Куда писать? Наша хата под немцем.

На другой день в госпиталь пришли сразу после уроков. Зойка прихватила огурцов (бабушка большая мастерица их солить). Таня разыскала у соседей алычовое варенье, а для Тараса Григорьевича Елена Григорьевна напекла пирожков с картошкой.

– О цэ угодили дивчатка! – нахваливал пирожки Тарас Григорьевич.

Моряк был в сознании. Таня подложила повыше подушку, чтобы он мог их видеть, а главное – попробовать варенье. Он долго смотрел на банку с вареньем, и Таня всё твердила: «Алычовое, ваше любимое». Моряк вдруг заплакал. Девушки растерялись.

– Что, не такое? – огорчённо спросила Таня.

– Я думал…только моя мама…

Он не мог договорить, но все поняли, о чём он думал: алычовое варенье в его памяти было связано с мамой, с детством, его захлёстывала тоска по дому.

– Петя, а ты попробуй, попробуй, – уговаривал его Тарас Григорьевич. – Оно, може, и полегчает. Всё равно как дома побываешь. А вот пирожка.

Петя наконец успокоился, и Таня принялась его кормить. Рита и Зойка подошли к азербайджанцу, который, кажется, спал.

– Ему сегодня полегчало, – пояснил Тарас Григорьевич. – Утром был в сознании, врачу на вопросы отвечал. Гляди, ещё и поправится наш Азик.

Азик открыл глаза и увидел Риту, которая, склонившись над ним, поправляла постель. Она уловила, что взгляд у него вполне осмысленный, и быстро предложила:

– Солёного огурца хотите?

Азик сделал такое движение, будто хотел подняться, в глазах затеплились огоньки. Зойка подала огурец. Рита сама кормила Азика, осторожно придерживая ему голову.

– О цэ дило, – одобрил Тарас Григорьевич. – Ну и девчатки. Молодцы!

Теперь подруги ходили в госпиталь каждый день после уроков, выделяя для этого «шефский час». Порой им казалось, что они зря стараются. Прошла уже почти неделя, а они ещё не видели улыбки ни на одном лице. Да и голос раненые подавали редко, один Тарас Григорьевич разговаривал с девушками, и то недолго, быстро уставал.

Трудность ещё состояла в том, что раненые совсем не могли двигаться, лежали только на спине. Как и чем их развлечь? Они же всё равно ничего не увидят. Выход нашла Таня. Она взяла у брата фильмоскоп и ленту со сказкой о трёх поросятах. Направили изображение на потолок, и фильм начался. Таня, Зойка и Рита старались изо всех сил, озвучивая поросят и волка, и особенно весело пели знакомую всем с детства песенку: «Нам не страшен серый волк, серый волк…».

Фильм кончился. Девушки встали и посмотрели на своих подшефных, довольны ли? Неужели опять никто не засмеётся? Но нет, все улыбались, даже Азик, который, по всему видно, чувствовал себя всё-таки плохо: лицо у него было жёлтое, крупные капли пота проступили на лбу, над верхней губой, на шее.

– Что тебе ещё принести, Азик? – Рита смотрела на него и ждала ответа.

Азик одними глазами показал: ничего.

– Не нравится мне это, не нравится, – говорила Рита, когда девушки возвращались домой.

Зойка просто не узнавала Риту. В последнее время она сильно изменилась, очень быстро превращаясь из избалованной девчонки в энергичную и заботливую сиделку.

– Мы обязательно должны поставить его на ноги, – сказала Рита.

Она не назвала имени, но подруги поняли, что речь идет об Азике, к которому Рита сильно привязалась, как привязываются к беспомощному доверчивому ребёнку.

– Постараемся, – осторожно поддержала её Таня.

– Что значит «постараемся»? – накинулась на неё Рита. – Он должен жить! Такой молодой. Чего же мы тогда стоим, если дадим ему умереть? Да он уже улыбался! Вы же видели: у-лы-бал-ся!

– Ты успокойся, – как можно сдержаннее сказала Зойка. – Конечно, он будет жить.

Зойка сама удивилась, откуда у неё в голосе эти интонации. Она говорила так, как разговаривают с возбуждёнными детьми, стараясь убедить их в чём-то, успокоить. Да, за какие-нибудь три-четыре месяца они все стали мудрее.

В воскресенье решили повторить фильм на потолке. Ребята узнали и увязались следом. Генка всю дорогу острил и веселил компанию, смешно рассказывая, как раненые теряют сознание, потрясённые красотой Риты. Так и вошли в палату, едва сдерживая смех и шикая друг на друга, чтобы установить приличествующую месту тишину.