Ничья земля. Книга 1 - Ян Валетов

Но все рассуждения были лишними – Блинчик смотрел на Сергеева хитрыми щелочками глаз, хрустел квашеной капустой, наливал водочку в маленькие стопочки – «гранчаки», причмокивал губами и внутренне хохотал – тут Михаил мог дать голову на отсечение.

В принципе, все это не имело ровным счетом никакого значения. В конце концов, проверить сказанное было очень трудно, но если бы Блинов и задался такой целью, то был бы сильно разочарован.

Фамилия Сергеева действительно числилась в списках личного состава всех тех частей, которые он упоминал. Механизм работал. Страны и Конторы, на которую они трудились, не существовало уже больше шести лет, но то, что было нужно, делалось. Инерция – очень серьезный фактор. Бумаги, личные дела, частные определения, выговоры, приказы – все это дожидалось нужного момента. И в тот момент, когда запрос начинал свой путь по коридорам архивов, можно было сказать точно – на выходе, на стол лягут те самые бумаги, которые были сфальсифицированы добрый десяток лет назад. Как будто бы те, кто тогда стоял у руля, предвидели и путч 91-го, и Беловежские соглашения, и тот развал, который постиг налаженный аппарат, бывший и благословлением, и проклятием исчезнувшей страны.

«Ах, какой контрразведчик из тебя бы получился, дружище, – подумал Михаил, в очередной раз поднимая стопку, чтобы чокнуться с Блинчиком и Викой, – ведь никак ты не можешь знать наверняка, говорю я неправду или нет. Неоткуда тебе знать. Но интуиция подсказывает тебе верно. А интуиция в нашем деле – первая вещь».

И продолжал вдохновенно врать про Алтай, Камчатку и Мангышлак, Кубу и прочие места, где тянулись к небу возведенные не им объекты, но к которым он, по неоспоримым документам, имел непосредственное отношение.

– С ума сойти! – восторженно сказал Блинов. – Вот это да! И как после такого променада тебя потянуло в родные пенаты? И дым отечества нам сладок и приятен? Ну чего ты, дурилка, не остался там, в далеких странах? С твоей профессией и навыками – какая разница, где и что строить? Ты сколько языков знаешь?

– Четыре, – сказал наконец-то правду Сергеев. – Это свободно. Но дело не в языках. Домой хотелось. Очень.

– Слушай, Володя, – Вика чуть выпила, раскраснелась и стала еще привлекательней, – а почему ты называешь его Умкой?

Блинчик хмыкнул.

– Мультик помнишь? Про медвежонка Умку? Тот, который белый медведь?

Плотникова кивнула.

– А твой суженый был у нас умник, и звали его Миша. Прямой ассоциативный ряд.

– У нас тогда в моде было придумывать друг другу клички, – сказал Сергеев.

– Как у бандитов? – спросила она с ехидцей.

– Господь с тобой, Вика! – рассмеялся Блинчик. – Тогда были в моде не бандиты, а революционеры. Это у них были партийные клички.

– А мы еще не понимали, – добавил Михаил, – что, в сущности, это одно и то же.

– Меняются времена – меняются герои, – сказал Блинов, скромно потупив глаза.

– Ну а ты, Вова? – спросил Сергеев. – Как ты здесь очутился? Ты ведь у нас имел пропуск в московский бомонд. При чем тут Украина? При чем тут национал-демократы? Я и подумать не мог, что тот Блинов и ты – одно и то же лицо.

– А у нас Владимир Анатольевич лицо не показывает, он политик непубличный, – Вика выпустила в воздух тонкую струйку дыма и улыбнулась. – Телекамеры не любит, фотографов не допускает, журналистов не приемлет на молекулярном уровне. Да, Володя?

– Тебе-то грех жаловаться, Виктория, – возразил Блинчик, намазывая на маленькую гренку черного хлеба смалец, – от тебя не отобьешься. Ты у нас не журналист, ты у нас – голос свободы! Попробуй тебе отказать – ты сразу к Сидорчуку звонить. Тебе я интервью даю. Так?

– Так, – согласилась Плотникова. Но при этом глядела насмешливо, щуря свои желтые глаза.

«И не от дыма, – подумал совершенно не хмелеющий Сергеев, – совсем не от дыма. Просто интересно, откуда они так хорошо друг друга знают. И не очень любят. И совсем-совсем друг другу не доверяют».

– За что и предлагаю выпить, – провозгласил очередной тост Блинов. – Я встретил старого друга, а он оказался другом той самой Виктории Плотниковой. И это приятно вдвойне. Я даже тебе чуток завидую, Миша. Давайте, друзья, по семь граммов! За встречу и за красоту!

За встречу и красоту было выпито незамедлительно.

Сергеев отметил про себя, что он все же не единственный, кто умеет пить за этим столом. Блинчик, скорее всего, был еще тот боец – с луженым желудком и печенью с пропускной способностью три литра водки в час. При его работе иначе нельзя. И положение, и традиции обязывают.

Вика, как он уже имел возможность наблюдать за год их знакомства (связи, дружбы, любовных отношений – он еще сам не знал, как называть то, что было между ними), тоже была не подарок, правда до определенного момента. Перевалив через разрешенную дозу, она становилась лицом страдательным, как в прямом, так и переносном смысле, но до этого было еще ой как далеко. Впрочем, все зависело от темпа. А стартовали они резво.

– А на Украину я попал давно, – сказал Блинчик, аппетитно хрустя соленым огурчиком, – когда родители вернулись. У отца что-то там, в столицах, не задалось. То ли он кого послал подальше, то ли его кто послал… В общем, закрыли выезд, потом выперли из главка, и, если бы не его связи, поехали бы мы всей семьей на твой любимый Мангышлак или еще в какой Перезвездянск Иркутской губернии. А так – почетная ссылка. Сначала в Днепр, потом в Харьков, потом в Киев. В Киеве, на наше счастье, у отца был друг в ЦК, он папу и пригрел. Я перевелся из Харьковского универа в Киевский на экономику. Успел поработать в КМО, у Чижа, и, когда мы вдруг осознали себя независимыми, я, слава богу, не успел рвануть в Москву, как собирался. Знаешь, столичный синдром, рубиновые звезды и прочее… А потом мы с Петькой решили, что и Киев – тоже столица, не хуже некоторых. Нечего дурью маяться.

– Петя – это Сидорчук, – пояснила Вика, скрывая усмешку. – Петр Виленович. Его-то ты знаешь. Слышал. Второй после Титаренко.

– Ага, – ухмыльнулся Блинчик благожелательно, – с Сидорчуком мы еще в универе дружили, так и пошли дальше по жизни.

– И неплохо пошли, надо сказать, – прокомментировала Плотникова, – далеко. Они у нас были, как Чук и Гек. Как Атос и Портос. Как там у О’Генри – как мясо и картошка!

– Вика, – укоризненно заметил Блинчик, – ну чего ты, мать, ехидничаешь? Ты сама Петю лет десять знаешь, не меньше. Он у нас мужик достойный, во всех смыслах. При чем тут Чук и Гек? Ну дружим мы. Ну бизнес у нас общий…

– Ты мне скажи, Блинов, – сказала Вика весело, – какой у депутата может быть бизнес? И у государственного чиновника? Ну какой? Ты что, законы не читаешь?

– Не поверишь, мать, не поверишь! Не читаю! На хрена мне это все читать – я их пишу!

И Блинов расхохотался. Искренне, заразительно. Почти как в детстве, когда кто-то рассказывал что-то веселое. Но это был смех сильного – очень сильного, уверенного в себе человека.

«Смех победителя», – подумал Сергеев, выискивая в лице Блинчика знакомые черты.

Они были, конечно, но, чтобы их увидеть, надо было присматриваться – словно через толщу чуть замутненной воды пытаться разглядеть что-то на дне реки.

– Учись, – сказала Вика, обращаясь к Михаилу. – Вот как надо рассуждать! Здоровый цинизм современного политика. А ты носишься со своими принципами.

– Я не политик, – сказал Сергеев. – Я чиновник.

– Ну, это ты, Умка, загибаешь, – пророкотал Блинчик вальяжно, нагнувшись над столом, чтобы в очередной раз наполнить рюмки. – Хороший чиновник – всегда политик. Он готов к этому шагу – готов стать политиком. Он умеет ждать, анализировать, лавировать…

– И предавать, – вставила Плотникова.

– И предавать, – согласился Блинов. – Куда ж без этого? Это уже на инстинкте – как дышать. Но…

Он предостерегающе поднял палец.

– Только до определенного уровня. Нужно вовремя понимать, когда пора остановиться. А то, не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Есть и в этом деле свои тонкости. Но не будем о грустном. По семь граммов! За преданность идеалам!

– За чью? Твою, мою или Сергеева?

– Какая разница, Вика? За нашу преданность разным идеалам – они ведь у каждого свои!

– Мудрый ты мужик, Блинов, – сказала Вика, гладя пальцем насмешливо приподнятую бровь, – просто кладезь мудрости. За это грех не выпить!

И они выпили еще.

Настроение, если честно сказать, было хуже никуда. Болело бедро, болело в паху, болел левый локоть, саднила губа. И щеку пекло огнем. Не человек – а сплошной синяк, покрытый ссадинами. Пока уровень адреналина в крови не упал, Сергеев шел по тропе, как молодой шерп по горам, чуть ли не подталкивая в спину шедшего впереди Молчуна.

Но время шло, стало понятно, что никто ни за кем не гонится, адреналин в крови начал распадаться под действием молочной кислоты, и тут-то Михаил и почувствовал, что ему не тридцать. И не сорок. И даже не сорок пять.