Из праха восставшие - Рэй Брэдбери

А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.

На следующий день, ровно в полдень, у железнодорожной платформы остановился, тяжело пыхтя и отдуваясь, длинный тускло-синий поезд. Заждавшаяся этого Семья не столько провела, сколько втащила Прадедушку в вагон, оглушительно вонявший краской и пыльным плюшем сидений. Древний фараон ковылял, плотно зажмурив глаза, и всю дорогу сыпал ругательствами на десятках разных языков, среди которых были не только мертвые, но и вовсе не известные науке. Семья и ухом не вела.

Они втиснули старика на сиденье, словно связку кукурузных стеблей, натянули ему на голову шляпу, как новую крышу на ветхий сарай, и обратились к его зажмуренному, сморщенному лицу:

– Дедушка, постарайся сидеть прямо, не падать. Дедушка! Ты здесь или не здесь? Посторонитесь, ребята, дайте старшему слово.

– Здесь. – Иссохшие губы скривились и невесело присвистнули. – И безвинно мучаюсь их бедами, страдаю за их грехи. Проклятье, проклятье и трижды проклятье.

– Нет! Вранье! Мы ничего такого не делали! – посыпалось сперва из одного, потом из другого угла пергаментного рта. – Прекратите!

– Молчать! – Отец ухватил старика за подбородок и крепко встряхнул. – К востоку от Октября[7] в штате Миссури есть городок Соджорн[8]. Ехать всего ничего. Там у нас есть родные. Дядюшки, тетушки, кто с детьми, кто без. Так как сознание Сеси может удаляться от нее не больше чем на несколько миль, тебе будет нужно самому доставить наших буйнонервных кузенов до места и рассовать их по родственным черепам.

– Ну а если, – добавил он, – этих придурков никто не возьмет, привези их назад живыми.

– До свидания! – четырехголосо проорал сноп древнеегипетской пшеницы.

– До свидания, Дедушка, Питер, Вильям, Филип, Джек!

– Меня-то не забывайте! – обиделся юный женский голос.

– Сеси! – хором крикнула Семья. – До свидания! Приятной поездки!

Паровоз засвистел и тронул поезд с места.

Поезд въехал на поворот. Нильский Пращур накренился и негромко скрипнул.

– Да-а, – прошептал Питер. – Вот так вот.

– Да, – согласился Вильям. – Вот так вот.

Локомотив дал свисток.

– Устал я, – сказал Джек.

– Ты устал, – проскрипел Пращур.

– Душно здесь, – сказал Филип.

– Еще бы! Этому старику четыре тысячи лет, если не больше. Верно, старый? Твой череп – ну чисто склеп.

– Прекратите! – Старик с ненавистью стукнул себя по лбу. В его голове словно заметались перепуганные птицы. – Прекратите!

– Да что вы так, успокойтесь, – прошептала Сеси. – Я хорошо выспалась и, пожалуй, составлю вам компанию на часть этого путешествия, чтобы показать вам, Дедушка, как следует обращаться с шакалами и крокодилами, которых посадили на время в вашу клетку.

– Шакалы! Крокодилы! – возмутились Питер, Вильям, Филип и Джек.

– Молчать! – скомандовала Сеси, утрамбовывая их, как табак в старой, давно не чищенной трубке. Ее тело осталось далеко позади, в египетских барханах, а свободное от плоти сознание кружило над кузенами, сдерживая их, околдовывая, смиряя. – Вы лучше посмотрите, как тут интересно.

Кузены смолкли и посмотрели.

И действительно, место, где они находились, напоминало полутемный склеп, битком набитый останками прошлого: кипы, пакеты и связки давних воспоминаний, их радужные крылышки то аккуратно сложены, то кое-как скомканы, а еще какие-то призрачные фигуры, ворохи теней. То тут, то там сияло какое-нибудь особо яркое воспоминание, словно выхваченное из полумрака лучом янтарного света – золотая минута, солнечный полдень. А еще – запах старой кожаной мебели и паленых волос и едва ощутимая вонь мочи от желтушных камней, о которые то и дело ударялись их локти.

– Смотрите! – хором забормотали кузены. – Да, конечно! Да!

Теперь они потихоньку вглядывались сквозь мутные, густо припорошенные пылью стекла Пра-Пра-Прадедовых глаз, таращились на огромную голову исполинской железной змеи, уносившей их неведомо куда, на зеленый с коричневым осенний мир, струившийся мимо их купе, словно мимо дома с затянутым паутиной окном. Они уже знали по прошлому опыту, что говорить ртом старика – все равно что раскачивать свинцовый язык заросшего ржавчиной колокола. Его уши работали как плохо настроенный радиоприемник, звуки внешнего мира едва пробивались в них сквозь треск и завывание помех.

– И все-таки, – сказал Питер, – это уже лучше, чем совсем без тела.

Поезд с грохотом влетел на мост.

– Я, пожалуй, ознакомлюсь с обстановкой, – сказал Питер.

Старик почувствовал, что его тело шевельнулось.

– Прекрати! Успокойся! – крикнул он и крепко зажмурился.

– Открой их! Давай посмотрим!

Его глазные яблоки крутились из стороны в сторону.

– Ой, какая девочка идет! Ну, быстренько!

– Самая прекрасная девушка в мире!

Соблазн был неодолим, и древний сноп чуть приоткрыл левый глаз.

– Ого! – сказали все разом. – Ведь и правда!

Девушка, хорошенькая и соблазнительная, как самый лучший приз, какой только можно выиграть на ярмарке, сшибая мячиком молочные бутылки, плавно раскачивалась в такт толчкам поезда.

– Нет! – Старик испуганно зажмурился.

– Открывай! Пошире!

Его глаза крутились, как вентиляторы.

– Отстаньте! – заорал он в отчаянии. – Прекратите!

Девушка качнулась сильнее, словно готовая упасть на всю их компанию.

– Прекратите! – крикнул запредельно ветхий старик. – Мы тут не одни, с нами Сеси, воплощенная невинность!

– Невинность! – заржали четыре кузена.

– Дедушка, – вздохнула Сеси, – со всеми этими моими путешествиями, ночными прогулками я не то чтобы слишком…

– Невинна, – гаркнули хором кузены.

– Но послушайте! – возмутился Пращур.

– Это вы послушайте, – прошептала Сеси. – Сотнями летних ночей я просачивалась в окна сотен спален. Я лежала на прохладных белоснежных простынях и купалась раздетой в реках, а затем лежала на берегу, под августовским полуденным солнцем, на виду у птиц и…

– Я не желаю это слушать!

– Да… – Голос Сеси блуждал в полях воспоминаний. – Сквозь окна в солнечном лице девушки я смотрела на юношу, и тогда же, в тот же самый момент, я была тем самым юношей, я опаляла страстью эту девушку. Где только не случалось мне угнездиться – в спаривающихся мышах, в попугайчиках-неразлучниках, в нежных голубях и в бабочках, слившихся воедино на полевом цветке.