Сказка вечернего сверчка - Анастасия Каляндра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И опять они, некоторое время, молчали. Но молчание бывает насыщенным – гораздо насыщенней, часто, чем куча пустых слов. Теперь он это понимал и чувствовал. Теперь он не ждал от людей слов. В этом мире гораздо больше от них значило бы молчание.
– Я хочу сказать Вам спасибо!.. – неожиданно прервал старик это молчание порывистым, спешащим и судорожным, даже, говором, протянув к собеседнику сухую руку.
– За что?.. Да, я… – попытался его успокоить сосед. – Да, я ничего… Не… Х
– Нет, Вы много!.. Очень много!.. О-чень, о-чень мно- го сделали… Спасибо Вам!.. Спасибо, молодой человек. Когда я на Вас смотрю – молодых… Вам жить и жить!.. Я… Я, простите… Я о-чень хочу, просто, разорвать в клочья эту… Эту всю грязь, эту… мерзость. Я, поверьте – я, что бы только не сделал, чтобы это всё… Что бы этого не было – что бы вы жили… Вы, ведь вы же мои внучки почти… И я, и я ничего не могу сделать… Я должен, я!.. А вам приходится… Спасибо вам, детки… И вам, спасибо, спасибо тысячу раз, и я прошу прощения… Простите, простите старика!.. Все руки, почти отсохли, а то, я бы за вас всех порвал, всех, честное…
Старик зарыдал. Его сосед протянул к нему руки, прикрыл глаза на секунду и сделал глубокий выдох – куда-то вовнутрь себя. Старик продолжал, а тот всё не мог ничего сказать. Он хорошо понимал. Он хорошо знал, что это – невыносимое чувство, когда с самым ужасным, с самым злым хочешь и не можешь ничего сделать.
– Вы… Вы сделали, уже сделали самое главное. – начал он, наконец, – Вы, сами, сделали свой выбор. Это главное… А… Тому парню, может быть, и правда, так лег-че…
Старик продолжал содрогаться от сбивчивых судорог, которые приводили в движение всё его исхудавшее до костей тело. Теперь то он даже не мог и вздохнуть, чтобы этот вдох не отразился сразу большой волной движения по плечам и ребрам, и мелкой частой дрожью в конечностях. Это – признак долго прожитой уже жизни… Как и у более молодых – чем дольше они живут, и, чем больше понимают – тем, уже не из-за физиологии, а от мудрости, приходящей, наконец, больше становится заметно по ним любое их внутреннее движение.
– И они поймут… Я надеюсь, ещё поймут. Я о-чень на-деюсь… – он поискал вокруг и взялся за полу рубашки, – Вот, я, знаете, даже в этом не сомневаюсь… Даже те – полицейские, они поймут… Они могут ещё понять – есть шанс. Даже за них сейчас больше нужно переживать, чем за того… парня. Он-то, молодец – он спасся, уже, наверное… А, вот они… Но, я надеюсь, что они все, ещё поймут. Нам надо, только, молиться за них, тоже, побольше, что бы они смогли… Я, лично, не теряю ещё эту надежду. Совершенно… Я, даже пишу сейчас… Пусть – неумело, хэ-хе-х,пусть… Ну, хоть как-то. Но я пишу книгу обо всём этом… Знаете… Я надеюсь, они поймут. – пожалуй, раз и в самые тяжкие минуты отчаяния он обращал мысли, снова, к своей книжке – думая, что она, наверное, поможет, то и теперь, когда искал что-нибудь, что может помочь, этим показалась именно она. – И, вот, знаете, я… пишу, ведь, не только о том, что бы они поняли, как всё сейчас, на самом деле, а и… Ну, знаете, просто – о самом прекрасном. Как нам было хорошо, когда мир был ещё настоящим. Помните?.. Помните? И, это, ведь, так помогает – когда ты вспоминаешь, хотя бы вспоминаешь только об этом, лучше всякой таблетки… И их, мне кажется, может больше, даже, вылечить что-то такое, простое – но то, что… помогает. Мы, ведь, с Вами, сейчас должны думать о том – что помогает… И боро-ться,пока мо-жем… Не опускать руки… Э-то, вот, мы должны, а всё осталь-ное!.. – он пытался успокоить старика, но, сам, иногда, захлёбывался во время речи, а по щекам бежала и бежала вода. И ему казалось, что они, сами, на самом деле, сейчас там – с тем пар-нем… Но продолжал стараться говорить радостным тоном, и улыбаясь. Этих случаев он уже видел немало. Их, то и дело брали на улицах – а потом, изнурительное, в несколько месяцев, следствие, которое никогда не приводило, да и не могло, впринципе, по идее, привести к результату, когда подскдимого оправдали бы – единственная цель этого следствия была – добить человека до того, что бы он сам признал себя виновным. Он много уже этого видел. И слышал. Но с этим никак нельзя было свыкнуться.– Как бы, знаете, как когда мы лечим порез – мы же не будем только лить йод, чтобы убить заразу? Не будем, ведь, чтобы всё время жгло? Нет, мы поскорее наложим бинты. И это… – он сам удивился себе, что начал так, вдруг, рассказывать. Так, как будто перед ним, совсем никого не было. Так, как будто он рассказывал это самому себе. А, может быть, и ему это было нужно – больше, чем кому-нибудь: ещё раз убедить себя в том, что верно. Этого он не знал. Просто говорил. – Это, тоже нужно… Это важно… Человеку, ведь, надо понять – ради чего жить, и жить хорошо, правильно – когда ты теряешь это ощущение, это очень опасная вещь… Очень. Она, к чему только, не может привести… И, им нужно напомнить… Поэтому я пишу, сначала, первую часть – она, ещё, происходит, вся, в том времени, когда всё ещё было хорошо, и только потом… Потом, уже, начинаю, постепенно, про то, что сейчас. Но, и это, тоже, ведь… Может, человек ещё прочтёт то, где ему, прямо, не тычут в нос, и его, ошибку. Ведь он уверен, наверное, или почти уверен, что то, что он делает – правильно. И, если сказать ему сразу о том, что это не так – он только откинет бумагу и пойдёт…
Он, теперь заметил, что старик смотрел на него, неподвижно, молча, выпрямившись, наконец.
– И Вы, правда, рискнете?..
– Да, нам, в нашем положении, уже, кажется, рисковать и нечем!.. Хэ-хэх. Всем, вообще всем… – он обвел рукой пространство перед собой.
– Вы дважды рискнули.
