Иван Молодой. "Власть полынная" - Борис Тумасов

У вятичей и пермяков мешки за плечами, а в них по паре лаптей новых. Ратники посмеивались:

- За дорогу истопчем!

О своём вооружении, дедовских копьях и дубинах-шестопёрах, говорили серьёзно:

- Мы ребята вятские, хватские.

Что ни день, бывал на Ходынском поле и главный воевода Даниил Холмский, боярин строгий, однако сбором рати довольный. Считал, к концу лета полки будут готовы к походу.

Приезжал и Иван Третий. Молча объезжал он Ходынское поле, с высоты коня смотрел, какое воинство поведёт на Новгород, хмыкал, и молодой князь Иван не мог понять, доволен отец или нет.

А государь не спешил, «повременим» говорил. Всё ждал, что одумаются новгородцы, с повинной явятся. Князь Иван высказал опасение, не запросили бы новгородцы подмоги у Литвы, не призвали бы князя Казимира: слишком крепкая боярская партия в Новгороде. Об этом ли не знать ему, дважды побывавшему в Новгороде.

В думной палате в мерцании восковых свечей, горящих в медных поставцах, государь Иван Васильевич с сыном, великим князем Иваном Молодым, совет держали. Иван Васильевич восседал в кресле из чёрного дерева, отделанном дорогими каменьями и золотом. Молодой великий князь Иван сидел чуть ниже отца в кресле из красного дерева, золотом окантованном. Третье, такое же, по правую руку от государя - для митрополита.

Иван Васильевич, закончив совещаться с сыном, барабанил костяшками пальцев по подлокотнику. Он думал сейчас о том, что в этом кресле сидели его отец и дед, великие князья московские. А вдоль стен на скамьях рассаживались бояре, совет с великим князем держали.

В последние годы жизни отец, Василий Тёмный, редко созывал их, больше с сыном Иваном любил думать.

Государь усмехнулся. Вот и он ныне с сыном Иваном советы держит.

Отец, Василий Тёмный, не очень верил в боярский разум. Некоторых бояр он, Иван Васильевич, любит и к слову их прислушивается, а кого и не признает. Сколько раз наблюдал: сидят в палате на скамьях, кои дремлют, носы в высокие воротники воткнув, а кои от скуки рты кривят в зевоте. А то выпалит иной какую глупость и пучит глаза: вот-де и он совет подал…

Перестав постукивать костяшками пальцев по подлокотнику, государь внимательно посмотрел на сына. Подумал, не в мать обличьем. Только бы не в тверскую породу, кровь-то тверичей не к Москве тянет, к удельщине. Все норовят себя выше Москвы поставить… Спросил:

- Ты, великий князь Иван, как мыслишь: посмеют ли новгородцы противиться, когда мы на них войной пойдём?

- Боярство новгородское, государь, против Москвы стоять намерено, и его одним разом не сломить. И люд новгородский бояре смущают: Новгород-де город вольный, а Москва неволить их будет. Новгород сломим, когда их вечевого колокола лишим и заводчиков в ссылку ушлём.

- Гм! Однако мы их сломим, а ежели они перед Казимиром на колени встанут, так мы и на Литву управу найдём…

В думную начали сходиться бояре Хрипун-Ряполовский, Стрига-Оболенский, Даниил Шеня, Нагой, Крюк, Григорий Морозов.

Опираясь на посох, вступил митрополит Филипп. Шёл достойно, уселся в кресло.

Следом за митрополитом прибыли воеводы, какие полки на Ходынское поле привели. Вошёл Борис Матвеевич Тютчев. Чуть погодя явились Даниил Холмский и Семён Образцов.

Пробежал Иван Третий глазами по палате, промолвил:

- Все, кого звал, собрались. - Чуть повременил. - Что рать на Новгород скликаю, каждому понятно. Мы о том с братьями моими заедино. И с сыном, великим князем Иваном Молодым, всё обговорили… На Новгород выступим двумя ратями: одну поведут воевода Даниил Дмитриевич Холмский и Фёдор Давыдович Стародубский и я с ними, вторую рать поручаю боярину Семёну Образцову. А идти ему на Двину, на Вятку и оттуда в Двинскую землю. Ему в подмогу двинется Борис Матвеевич Тютчев.

Образцов головой качнул в знак одобрения. С ним Иван Васильевич загодя всё обговорил.

А государь продолжил:

- Боярину Семёну задача - отрезать двинцам дорогу к Новгороду…

Замолчал, ждал вопросов. Боярин Нагой голос подал:

- А не случиться ли татарскому набегу, когда мы Москву покинем?

Государь сомнения Нагого развеял:

- На случай татарских разбоев на Москве оставлю сына своего, молодого великого князя Ивана, а ему в подмогу брата Андрея Меньшого… Теперь же, коли всё уяснили, хочу спросить, когда выступим? Как мыслите?

- На Покров! - крикнул боярин Григорий Морозов. - Самое время, и конно, и лыжно.

- Боярин Григорий истину сказывает. Покров самое время: болота замёрзнут да и хлеб смерды сожнут.

Иван Васильевич на воевод посмотрел. Но те отмолчались.

- На Покров, однако, далече. Не будем время терять, готовьтесь, думные, и вы, воеводы.

Выходившего из палаты воеводу вятичей государь задержал:

- Ты, боярин Борис, домой с дружиной на той неделе возвращайся. Пока воевода Семён Образцов с ратью в ваши края пойдёт, ты со своими вятичами и с воеводой устюжан Василием Фёдоровичем до Двины доберётесь. Путь-то у вас не ближний, да и дороги, сам ведаешь, развезло.

Думную палату покидали шумно. Не ожидали, что Иван Третий на такой скорый срок поход назначит. Боярин Крюк даже возроптал:

- Государю бы на Покров поход перенести, ан в лето надоумил!

Услышал голос Крюка молодой великий князь Иван и прикрикнул:

- Ты, боярин Крюк, не высокоумничай. Знай сверчок свой шесток!

И зазвенел металл на Зарядье, едко запахло окалиной. Ковали сабли и шлемы, кольчуги и колонтари. Кузнецы подковывали коней, а в Кожевенной слободе шили сбруи и чинили седла.

Иван Молодой дни проводил среди мастеровых. Смотрел на их работу, иногда за ратников в защиту голос подавал:

- Цену-то, мастеровые, не задирайте. Лишку-то не накладывайте, воину в поход идти, не на свадьбу.

Мастеровые посмеивались:

- Новгород богатый, воины озолотятся!

- Побойтесь Бога, люд мастеровой! - возмущались ратники, приглядывались к товару.

А какой-то служилый дворянин зло кинул:

- Вам бы, мастеровые, самим в Новгород сходить, калиту деньгой набить. Глядишь, поумнели бы. А может, и голову свою оставили бы…

На Пятницкой, у трактира, два мужика, вцепившись друг другу в бороды, орали:

- Ты почто телегу свою наперёд моей выставил! Однако до драки не дошло, молодого великого князя заметили, разъехались.

А князь Иван площадь пересёк, через Фроловские ворота мимо Чудовского монастыря ко дворцу направился.

Глава 9

В покоях Марфы Исааковны Борецкой полутемно, окна завешены тяжёлыми шторами. Горят в медных поставцах восковые свечи, плавятся, отекают. Их свет отражается, переливаясь, в кувшинах и чашах, в окованных кипарисового дерева сундучках, на золотой вазе, на аналое и тяжёлом, отделанном серебром Евангелии, которое любит читать боярыня долгими зимними вечерами.

Неспокойна её душа, мысли тревожны. Ну как Москва руки к Новгороду протянет? Вспомнила, что, когда был ещё жив её муж Исаак, друг её Василий Иванович, впоследствии принявший постриг под именем Варлаам, говаривал ей: безбожный Магомет Царьградом овладел, и отныне одна Русь оплотом православия осталась. Ей одной Христову веру блюсти…

Взгляд Марфы остановился на пологе с серебряной нитью, прикрывающем её пышную постель с горой подушек и соболиным одеялом. Мягкая постель, но холодная с той поры, как не стало Исаака, а Василий Иванович так и не приблизился к ней. Марфа Исааковна и тела его не познала, а уж как о том мыслила…

Заглянула дочь Олена, шепнула - Пимен в сенях.

- Чего ждёшь, проводи.

Седовласый владычный ключник Пимен, дородный, с обжигающими очами и ухоженной бородой, едва порог переступил, пророкотал:

- Спаси и сохрани, мать моя, Марфа.

- Проходи, Пимен, вон креслице, садись. Олена внесла накрытый льняной салфеткой поднос с едой, поставила на столик. Пимен ел аккуратно, вытирая салфеткой губы. Но вот, наконец, отодвинул поднос, взглянул на Марфу:

- Бога Всевышнего благодарю и тебя, мать моя, за доброту твою.

Боярыня головой качнула:

- Благодарствую, не забываешь ты меня, Пимен. Гляжу я на тебя, и душа моя скорбит. Не настояли мы, бояре, чтобы Иона тебя, Пимен, своим восприемником оставил. Хоть владыка Феофил ноне сторону Новгорода взял, а вдруг митрополит московский его сломит?

И Марфа вспомнила, как после смерти Ионы избирали Феофила. В Детинце на святом соборе надлежало назвать владыку новгородского. Из трёх названных выбор пал на Феофила, бывшего ризничего Ионы, священника Вяжицкой обители, теперь взлетевшего так высоко, до владыки новгородского!

А как она, Марфа Борецкая, хотела видеть новгородским владыкой Пимена! Бога молила, но он оказался глух к её мольбам.