Пьесы - Габриэль Марсель

Алина. Когда я заметила, что ты, пусть на миг, задумалась о счастье — я сказала себе: да, наверное, вот она, истина.

Мирей. Ты все прикидываешь за других, думаешь за них.

Алина. Мне тогда показалось, что для души, подобной твоей, — души, которую страдание закалило, сделало зрелой…

Мирей. Ты это называешь «зрелой»?

Алина. …«счастье» могло бы быть лишь другим обозначением чего-то иного… скажем, самопожертвования. (Молчание.) Но, возможно, я ошиблась. (Вполголоса.) Ты молода…

Мирей. Я и сама подчас ощущаю что-то похожее… Но только мне хотелось бы быть уверенной, что это не просто… не знаю, как сказать… не просто порыв.

Алина. Ты сомневаешься… Но ты же знаешь: жить — значит отдавать.

Мирей. Достойна ли я того, чтобы утверждать подобное?.. Да, мне случается думать так: но что если это лишь минутная экзальтация? И потом… вообще — вправе ли я?.. Может быть, если бы я не знала, что это… ненадолго, у меня не возникло бы такой мысли. Но в этом случае… (с содроганием) подумай только, какое это предательство! Вычислить развязку… возможно — как знать! — проявлять нетерпение, если она заставит себя ждать… что за ужас!

Алина (обнимая ее). Эти твои мысли — просто химеры, плод воображения; жизнь развеет их.

Мирей. Жизнь!.. Если бы я по крайней мере была уверена, что эта идея действительно моя, что я ее достойна, наконец…

Алина (вполголоса). Я не подозревала в тебе такой глубины… (Мирей внезапно резко отстраняется от нее.)

Мирей. A может быть, я заразилась… И это — вроде эпидемии? (Наступает длительное молчание.)

Входит Октав.

Октав. Ему лучше, он собирается домой. Но, по-моему, было бы очень неосторожно позволить ему возвращаться пешком. Что, автомобиль на месте?

Алина. Ты же знаешь, Ивонна воспользовалась им для поездки в Вильнёв.

Мирей. Кроме того… прежде чем Андре уйдет… мне нужно сказать ему несколько слов. (Выходит в сад.)

Октав. Это еще что?.. Я требую объяснения. Что здесь произошло? Неужели… Но, какого дьявола! Для этого в ней слишком много нравственного здоровья, здравого смысла… Алина!

Алина. Не могу тебе ничего ответить, это не моя тайна.

Октав. Теперь мне все ясно; но я этого не допущу, нет, нет и нет! (Идет к двери.)

Алина (очень спокойно). Одумайся, Октав.

Октав. Что такое?

Алина. Ты явно не отдаешь себе отчета в том, насколько ревниво Мирей относится к своей независимости.

Октав. И что?

Алина. Достаточно одного неосторожного слова, чтобы ускорить событие, которого ты опасаешься.

Октав. Так она еще не решила?

Алина. Не знаю.

Октав. Это уловка, чтобы заткнуть мне рот!

Алина. Уловка!.. Но, в конце концов, за кого ты меня принимаешь!

Октав. Я не дам тебе этого сделать!

Алина. Ты что, хочешь сказать…

Октав. Ты ее поработила. Да, связала по рукам и ногам.

Алина. Если бы она тебя слышала!

Октав. Она это смутно понимает. Берусь открыть ей глаза.

Алина. Вряд ли она поблагодарит тебя за это. И потом… это неправда. Никто не уважает чужую свободу так, как я.

Октав. Ну, это уже верх всего! …Нет, ты это серьезно, скажи?!

Алина. Известно ли тебе, что ты кричишь?

Октав. Мне все равно! Если ты думаешь, что я не разгадал твою игру…

Алина. Октав!

Октав. Эта нравственная изоляция Мирей именем…

Алина. Замолчи!

Октав. …именем бедного ребенка, который уже не может ничему помешать, не может открыть Мирей глаза на то, что происходит!

Алина. Довольно!

Октав. Эти тиски, в которых ты держишь несчастную девушку, эта тирания под видом нежности… «Мама»… И она тебя называет мамой!

Алина. Прекрати, Октав!

Октав. И вот теперь… о, это самое отвратительное: ты приоткрыла для нее дверь — потому что речь идет об умирающем!

Алина. Ничтожный человек.

Октав (с расстановкой). Потому что речь идет об умирающем. Я только что наблюдал тебя с Мартой. Прежде ты не выносила ее. Но это твое пристрастие к несчастью, к смерти… (глухо) вот что ужасно. Не попадись на пути Мирей этот доходяга, полутруп, — ты бы ни за что не позволила ей строить личную жизнь.

Алина. Неправда, я ей сто раз говорила…

Октав. Это только слова, и ты это прекрасно знаешь.

Алина. Я обещала ей…

Октав. Свое великодушное отношение? Самый верный способ ее закабалить! Надо было требовать, чтобы она соединила свою жизнь со здоровым, крепким парнем. Она рождена жить, любить…

Алина. Итак. Раймон…

Октав. Нет, только не говори, что это — ради твоего сына! Ты это делаешь ради себя, из чувства… О, я не нахожу подходящего слова. Ты воспользовалась ее горем, ее благородством, восхищением, которое она испытывает к тебе… Ты использовала все это, чтобы связать ее; и теперь, когда, может быть, ей мерещится избавление, бегство, — на самом деле это снова ты…

Алина. Боже, как ты красноречив! К сожалению, у тебя есть причины предать все забвению и желать, чтобы все тоже забыли… Но я, я все помню: в этом — мое величайшее преступление, и понятно, что ты меня ненавидишь. Ты ведь меня сейчас ненавидишь, Октав. Иначе ты бы мне не предъявлял подобных… Я — коварна!

Октав. Может быть, это не коварство: может быть, ты сама не отдаешь себе отчет…

Алина (пренебрежительно). Брось, не стоит труда. Я тебя от этого избавляю. Мне остается сказать тебе только одно: людям, подобным тебе, никогда не понять той жажды самопожертвования, жажды абсолюта, какая владеет Мирей.

Октав. Мирей? Да она любит Шантёя, к твоему сведению!

Алина. Это неправда.

Октав. Могу тебя в этом уверить.

Алина. Но если так, пусть она мне открыто скажет об этом!

Октав. Ты добьешься от нее лишь тех ответов, которые хочешь услышать: повторяю тебе, ты ее поработила.

Алина. Нет, это просто невозможно!

Октав. Ты никогда не узнаешь ее подлинных мыслей: таково извечное возмездие тиранам. К тому же очень может быть, что в твоем присутствии она сама их больше не знает… Ну, а теперь послушай: коль скоро дело дошло до этого… мне остается принять решение. Сегодня вечером я покидаю Франкльё и больше не вернусь.

Внезапно Октав подносит руку к груди. На миг остается неподвижен, на его лице — выражение страдания. Он словно ждет ответа, которого не последовало, — затем быстро выходит. Алина сперва неподвижна, безмолвна; потом, словно отбиваясь от обвинений, брошенных ей Октавом, бормочет ошеломленно, негодующе:

Алина. Коварство… во мне! (Тем не менее в ней растет тревога.) Это неправда, неправда!

Растерянная, Алина падает на колени. В этот момент входит Мирей, очень бледная.

Мирей (почти неслышно). Пришлось ему сказать, что я согласна выйти за него.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Год спустя, в Париже. Ноябрь. Четыре часа дня. Очень светлая гостиная в доме Андре и Мирей. Оба ее окна выходят на балкон.

Мирей вяжет, сидя в кресле; Октав, с пакетом в руках, в пальто.

Мирей. Вам стоит снять пальто, я боюсь, вы простудитесь, выйдя на улицу.

Октав. Спасибо. Я ненадолго.

Анна (входя). Мадам звонила?

Мирей. Анна, пожалуйста, приготовьте грелку для мсье. Я уверена, что он опять вернется с ледяными ногами. И можно опустить жалюзи, уже почти вечер.