Новогодняя ночь - Светлана Томских

Галя со мной к Лизе больше не ходила. «Да ну ее, — махнула она рукой. — Я думала, в общежитии у них лучше, а у них шторки на окнах грязные, и вообще далеко ехать. Да и литературу я не очень люблю». Я Галю особенно не отговаривала. Мне хотелось, чтобы внимание Лизы целиком принадлежало мне.

Чем же она меня привлекала? Пожалуй, своей восторженностью. Мы с малых лет были склонны к скепсису, и с малых лет нам не хватало той восторженности, над которой мы бы в душе посмеивались, но к которой все-таки тянуло.

Потом появился Коля, большой, краснолицый, скучный, с уныло повисшим носом. Лизины кофточки стали еще более воздушными, теперь они уже не напоминали проколотые воздушные шарики, теперь они весело пузырились и пытались взлететь в небо, так что Лизе приходилось все время их одергивать. Лиза при Коле смущалась еще больше. Теперь уже не только я односложно отвечала на ее вопросы, но и он. Наши беседы проходили очень интересно и разнообразно, примерно вот так:

— Ирочка, как дела в школе? — спрашивала Лиза.

— Ничё, — говорила я, ковыряя в носу и смотря в пол.

Лиза продолжала мученически улыбаться и спрашивала у Коли:

— Коля, а у тебя как дела на работе?

Коля в носу не ковырялся, но в пол смотрел тоже и ответ выдавал похожий:

— Нормально.

— Ирочка, что по литературе проходите?

— Да-а, — тянула я неохотно, — Лермонтова.

— Коля, как твоя машина?

— Ездит (Коля работал шофером на ЗИЛе).

…Потом Лиза переехала к Коле. Я восприняла это как предательство, только успела привыкнуть к общежитию пединститута, к веселым голодным людям, слетающимся на чаепития и отрезающим себе огромные куски торта, к беспорядку одинаковых комнат, к мрачности лестничных пролетов (которые, казалось бы, вели в какое-то чудовищное подземелье с сырыми стенами и хлюпающей водой под ногами, с летучими мышами, задевающими твое лицо шершавыми боками), ко взрослым девушкам, которые толковали про дисциплины с мудреными названиями и про распределение — как у меня это все разом отобрали.

Но самое главное, наши беседы с Лизой теперь откладывались на неопределенное время, потому как ни Коля, ни его родители не собирались предоставлять нам с Лизой прибежище для наших разговоров. Только теперь я поняла, как важны для меня встречи с бедной Лизой, с ее вниманием к каждому моему слову, с неизменным участием к моим мелким проблемам, с ее призывами к честности, справедливости и терпимости, с ее советами, которые были бессмысленны сами по себе, но утешали и поддерживали желание жить дальше.

Когда же у ней появилось это прозвище — Бедная Лиза? Раньше я не задумывалась об этом, и эпитет «бедная» казался мне чем-то вроде фамилии. А мало ли какие странные фамилии бывают у людей, обычно в их этимологии не копаются.

Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела Лизу. Когда я вспоминала наши беседы, дурацкая ухмылка неизменно посещала мое лицо. Надо же, думала я, как бездарно мы тратили время.

Как-то приехав в свой город, я встретилась на улице с бывшей Лизиной однокурсницей. Почти уже закончив разговор, перекинувшись дежурными фразами, я спохватилась:

— Да, а как Лиза?

— Бедная Лиза?

— Кстати, а кто ей дал такое прозвище? — пришла мне в голову мысль.

— Кто? — переспросила Лизина однокурсница. — А, ну да, как-то на русской литературе у нас был спор о сентиментализме. Все говорили, что сентиментализм не прижился на русской почве. После «Бедной Лизы», вслед за Карамзиным, пошел поток всяких Бедных Варь, Мань и т. д. Но не с них началось эпигонство, а еще с самой «Бедной Лизы». Одно дело — «Страдания юного Вертера»… Ну а Лизе в русской литературе, сама знаешь, нравилось все. И она со слезами на глазах стала защищать Карамзина, говорила о психологизме, о ясности слога… Ну вот с тех пор ее и стали называть «Бедной Лизой»…

…Адресное бюро за пять копеек поделилось со мной сведениями о Лизином месте жительства. Я, не долго думая, тут же отправилась к ней в гости. Мне открыл Коля, и ничуть не удивившись моему приходу, словно мы еще вчера с ним обсуждали прогноз погоды на неделю, пропустил меня в квартиру и уселся за стол, растопырив локти и накрывая своею тенью ополовиненную бутылку водки.

— Один, что ли, пьешь? — спросила я.

— Чё? — Коля выпятил мокрую губу, демонстрируя свою независимость, это у него получилось забавно. — Сейчас вот и ты пришла. Тяпнешь со мной?

Нос его повис еще ниже, на лице выступили черные оспины неровного загара.

— Что-то не хочется, — сказала я, оглядывая стол с размазанными хлебными крошками и трогательными рыбьими скелетиками. Коля ничем не отличался от пьяниц, изображаемых на веселых картинках в «Крокодиле». Даже голова его казалась деформированной карандашом художника, с нелепыми буграми и утрированной краснотой носа.

— А ты, значит, в Литературном институте учишься? — поддержал беседу Коля.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Народ знает своих писателей, — гордо ответил он и плеснул в граненый стакан новую порцию.

— Да, — я с сомнением покачала головой. — А где твоя супруга?

— Где? — усмехнулся Коля. — В школе, где ж ей быть, литкружок ведет. «Я помню чудное мгновенье»… На своего ребенка времени нет, к свекровке отправила, а с чужими детьми интересней. Кто чужими мужьями интересуется, а кто — чужими детьми. Каждому свое.

— Ну, чужие мужья, наверное, интересней, чем чужие дети.

Коля, воспринявший мое замечание на свой счет, приободрился и погладил мое колено:

— Ты так считаешь?

Я гадливо стряхнула его руку:

— Ну и когда же придет Лиза?

— А хэ ее знает.

— Кто знает? — поинтересовалась я.

— Никто, — Коля помрачнел.

Я с любопытством оглядела комнату: потертый коврик на стене, разбросанные игрушки, старая мебель, не знающая ничего, кроме прямых углов, стол, заваленный тетрадями, книжный шкаф, закрытый на замок.

— А что это у вас со шкафом? Мода, что ли, такая? Или символ?

— Это чтобы я книги не пропивал, — охотно пояснил Коля.

— А-а-а…

Лиза Появилась в комнате незаметно, как будто прошла сквозь стену. Я даже вздрогнула. Если музы приходят к поэтам таким же образом, удивительно, как поэты не получают при этом инфаркт. Не было Лизы — и вот, уже стоит посреди комнаты, и вместо лиры в руках раздутый портфель.

— Милый Ирлюсик, — она поцеловала меня в бровь, — какая радость-то, радость-то какая.

«Какая уж там радость», — подумала я и тоже чмокнула ее.

— А ты все пьешь? — спросила Лиза мужа без укора, тем тоном, каким обычно спрашивают: «А ты все там же работаешь?»

— А что ж я делать буду? — Коля опять вытянул губу, — ребенок у свекрови, жена — черт знает где.

Лиза повернулась ко мне с виноватым видом:

— Что делать? Семья из-за меня рушится. Знаю все, знаю, но делать-то что, — она закрыла глаза, — ведь в школьниках надо развивать чувство прекрасного, понимаешь?

— Ну и как ты развиваешь у них это чувство прекрасного?

Лиза, не замечая моей иронии, вздохнула:

— Много у нас планов, много. Вечера, экскурсии. Читаем… Да и пишем помаленьку, — она загадочно улыбнулась. — Есть у меня один чудесный мальчик. По-моему, талант недюжинный.

«Где ж она так хорошо освоила газетный стиль?», — подумала я, глядя в ее оживленное лицо.

— Прямо-таки недюжинный? — переспросила я.

— А ты думала, мы ведь тоже не лыком шиты. А ты, я слышала, теперь вышла на большую дорогу жизни?

— На большую дорогу? Грабить что ли? Ну ладно, расскажи, как у тебя дела. Как в школе?

— Да зарплату вот прибавили, все равно не хватает, у ребятишек денег нет, а по экскурсиям их водить надо? Ну вот, так все. И дефицитные вещи учителям давать стали. Тушенку там, кроссовки… Но это все мелочи. Главное, с ребятами у меня полный контакт. А ты куда после института? Тоже в школу преподавать?

Мое лицо невольно вытянулось:

— Как говорит мой знакомый: ну уж это вряд ли. Чтобы рассказывать детям о Фадееве, который в сталинское время посадил 99 писателей? Который отказался принять Цветаеву не только в Союз писателей, но и в Литфонд, который поражался ее необоснованным претензиям на жилплощадь, тогда как была «большая группа очень хороших писателей и поэтов», стоявших на очереди, а тут какая-то эмигрантка вернулась? А я, значит, буду говорить, как он расписывал подвиги комсомольцев? Как диктует школьная программа?

Лиза покраснела:

— Так что ж? Его произведение живет отдельной жизнью. И учит детей только хорошему. Он же искренне воспевал подвиг краснодонцев.

— Ну поехали, покатили. Что значит — отдельной жизнью? Я уже не говорю об его ложной эстетике, если для тебя даже жизнь писателя не аргумент. Значит, учить может кто угодно, лишь бы только хорошему?

— Жрать-то принесла что? — не выдержал Коля и покачал за хвост один из рыбных скелетиков.