Житие Блаженного Бориса - Вячеслав Морочко

Скомандовали «По местам!». Открыли ворота, и колонна покинула училище. Но далеко не уехала, остановилась, растянувшись вдоль прилегавшей улицы Короленко до самой площади. Такая остановка, при выезде в летние лагеря, была в порядке вещей: начальство должно было увидеть колонну в целом, посчитать количество транспортных единиц, оценить внешнее состояние, принять доклады готовности от командиров подразделений, дать указания о маршруте движения, и только затем, как говорится, с богом, трогаться. Но сегодня и эта пауза затянулась. Похоже, начальство осталось в училище возле штабного автобуса, и, предоставленный сам себе личный состав, немедленно ощутил в себе признаки до конца не искорененной милой сердцу разболтанности. Из-под брезентов потянуло дымком дешевых папирос. Курсанты перешучивались с вдруг неизвестно откуда взявшимися девицами. Некоторые парни, не ограничиваясь разговором на расстоянии, спрыгнули на мостовую и оказались в окружении девчат. Училище считалось здесь чем-то вроде фермы, где разводят более или менее чистых женишков. Уже через полчаса все обыватели города знали, что училище выезжает на летние лагеря. Наконец, вновь прозвучала команда «По машинам!» Те, кто успел спрыгнуть, запрыгнули обратно в кузова. Вдоль колонны, как бы, принимая парад, проехал генеральский газик, а за ним – штабной автобус, и колонна тронулась, пересекая город, его главную магистраль «Карлу Марлу», гремя по мосту, по колдобинам заречья, она растянулась на несколько километров. Потом дорога пошла ровнее. Она совпадала с привычной дорогой на артиллерийский полигон, расположенный на окраине лесного массива возле речки Самарки, где, наряду с училищем, уже многие годы размещались летние лагеря разных воинских частей. Постепенно курсанты стали подремывать. Я чувствовал радость, какую обычно испытываешь в преддверие приятных событий. Я предвкушал речную прохладу и чувство свободы, которую обычно давал лес, пусть даже обнесенный колючей проволокой.

Однако где-то на самом краю сознания тлел уголек тревоги. Он был связан с задержкой колонны, после того как она покинула территорию училища. Эта задержка была столь нарочита, что невольно вызывала тревогу. В каком случае стоило так явно объявлять всему городу, что училище выезжает в лагерь? Только в одном, если училище направляют не в лагерь, а куда-то в иное место, и это весьма серьезно и скверно, что цель поездки держат до времени втайне и от самих курсантов. Так я, фантазируя, рассуждал сам с собой.

Наконец, колонна остановилась. «Приехали?» – проснувшись спросил сержант, сидевший в передней части кузова, возле оружейных ящиков. «Никак нет! – доложил курсант, сидевший у заднего борта и, видимо, внимательно следивший за маршрутом, – еще не проехали, Вольное!»

Село Вольное – когда-то одна из богатых столиц Батьки Махно, теперь было скопищем нищих и грязных лачуг, запиравших подходы к полигонам и лагерям. По мнению особистов, населенный пункт имел сегодня вполне пролетарскую, «социально близкую» внешность, заслуживая чести находиться под постоянной охраной войск.

«А чего встали?» – спросил сержант.

– Перестраиваемся – сообщил наблюдатель.

– Это, с какого ж рожна?

– А кто же их знает?

– Ты не правильно говоришь.

– А как нужно?

– «Значит, так надо».

– Ну да, «значит, так надо».

– Молодец!

– Все, поехали дальше.

Вся колонна въехала в село Вольное и на полной скорости его проскочила. Замелькали и пропали кривые хатки. Машины снизили скорость и нырнули в лесок. Проехали перекресток. Наблюдатель наполовину высунулся за борт и чертыхнулся.

– «Что там такое?» – спросил сержант.

– Понять не могу! И здесь наша колонна и – там.

– Где там?

– За перекрестком.

– «Ага, – подумав, сказал сержант. Его внутренний оперативный компьютер все очень быстро решил. – Значит, так надо».

Мы выехали на степной участок местности, и через открытый проем увидели всю отделившуюся колонну. Там была техника на колесах: радиолокационные станции, связные радиостанции, машины с классным оборудованием и пособиями, машины с личным составом батареи обслуживания, автобусы с преподавателями. Выходило, что в нашей колонне остались личный состав курсантов, несколько бортовых машин с кухнями на прицепе и «газик» с генералом. Час мы двигались в северном направлении в сторону лагерей, а теперь незаметно повернули к востоку. Колонна устремлялась не прямо вдоль линии географической широты, а рыскала «галсами», как парусник против ветра, как вела дорога от одного населенного пункта к другому.

– «Вот те на! – воскликнул наблюдатель. – Нас оставили без жратвы! Хотя бы сухим дали!

– «Ты о чем!?» – удивился сержант.

– Кухни остались!

Вся колонна резко замедлила ход, но не встала. Сержант в который раз многозначительно произнес «Значит так надо», и я подумал, то ли он, действительно, что-то знает, то ли о чем-то догадывается, то ли, просто, выпендривается.

Затем мы опять гудели по мосту. Скорее всего ту же реку, которую переехали возле города: поблизости не было других столь широких рек. Получалось, что мы возвращались назад, но иным путем.

Только через час с лишним колонна свернула с дороги в лесок и встала, а на повороте оставили регулировщика. Курсантам дали размять ноги, «сходить в лесок», потом построили и генерал объявил, что все мы не просто болтаемся по дорогам не весть куда и зачем, а участвуем в важной, можно сказать, государственной экспедиции (нет, он не употребил, принятое у стратегов словцо «операция), а так и сказал «экспедиция», цель и суть которой узнаем позже, когда прибудем на место, которое так же пока остается в секрете. Мы только начали чувствовать голод, когда показалась тыловая колонна с кухнями, встреченная на повороте регулировщиком. Нас распустили, и мы как-то сами собой, без команды, выстроились в очереди около кухонь. Появились походные котелки, застучали ложки.

Насыщаясь, мы почти забыли сказанное генералом словцо «экспедиция». Оно было слишком абстрактным, чтобы о нем помнить.

Потом скомандовали «По машинам» и «экспедиция» тронулась дальше. Подремывая на бортовых скамейках, завалив головы в те сторон, куда их больше тянуло, мы утрачивали чувство места и времени. Кровь, пульсируя, медленно переливалась в черепах, взбалтывая и смешивая старые сны с новыми образами. Их смешение создавало тревожный знаковый мир. Жить в этом мире не хотелось. Он был, как бы отравлен знаковостью. Порой, казалось, что через него удалось проскочить, Но он надвигался опять и опять, требуя жуткого напряжения, чтобы вновь проскочить. Откинутый сзади полог брезента теперь представлялся широким экраном, на котором передо мной проносилась улица, по которой мы с мамой недавно гуляли – улица, где уже не ходят трамваи, но где с одной стороны еще слышен их звон, а с другой – сквозь деревья уже ощущается разливанное море света, какое бывает над полем. Мама шла, заложив руки за спину, с интересом, как свойственно детям, поглядывая по сторонам. И, вдруг, спросила меня: «Вы – кто?»

– Мама, что с тобой!? Я Борис – твой сын.

– У вас – потешная форма.

«Это форма курсанта», – сказал я, и голос мой дрогнул.

– Она вам идет.

– Правда!? – удивился я не понятно чему.

«Приятно было познакомиться, Боря», – сказала она и пошла, как будто забыв про меня.

Мои ноги, словно вросли в землю, а разбухший язык заполнил всю полость рта. Я мог лишь мычать. Мычание кончилось громким взрыдом. Я, взрослый мужик, взвыл: «Мамочка! Мама! Не уходи!» Не было силы двинуться с места. Меня разбудили: «Паланов! Проснись! Что ты, хнычешь? Здесь нет твоей мамочки!»

«Это что, Аксай?» – спросил я, а, открыв глаза, увидел, что за брезентом спустились сумерки. Колонна, замедляла ход, въезжая в лесок,. Весь путь проходил через степь. Это был южный край, где земля нужна была, чтобы сеять пшеницу. Люди уже забыли, когда строили деревянные дома. Уже сотни лет здесь строились замешанным на глине коровьим дерьмом. Рощицы стояли крошечными лесопосадочными островками, посаженными для задержания снега. Но посадок было так мало, и были они столь прорежены, что слабо верилось в их снегозадерживающие возможности. В роще нас высадили из машин, раздали палатки (по одной на отделение), указали место, где ставить. Подъехали тыловые машины и нас покормили ужином. Потом, выделив наряд для охраны парка машин и палаток с личным составом, объявили отбой: «перед завтрашним днем людям надо было дать хорошо отдохнуть». Раскатав скатки, мы завернулись в шинели и улеглись.

Едва все затихло, как снаружи послышались шаги и голоса. Я не сразу сообразил, почему они мне мешают уснуть. Показалось, что произносят мою фамилию. Я окончательно пробудился, увидев свет. Кто-то зашел в палатку и, шаря лучом фонаря, резко скомандовал: «Курсант Паланов – на выход!» Я вскочил. Передо мной стоял майор-особист Переверзнев. Скомандовали: «Одеться!» Я одел шинель в рукава, натянул пилотку. Хотел надеть ремень, но его немедленно отобрали, сказав: «А это – сюда». Я не понял. Одним неуловимым движением меня лишили и брючного ремня.