Житие Блаженного Бориса - Вячеслав Морочко

Однажды, за несколько дней до выезда в летний лагерь, он рассказал для разрядки анекдот. Произошло это так: уходя на перерыв, майор предупредил, на последнем занятии расскажу притчу. Она относится к вам.

После перерыва Курина не оказалось на месте. Мы переглянулись, не сомневаясь, что он побежал к Переверзневу. А Магнитштей, словно не заметив этого присел на его место и начал: «Ну вот, притча, которую я обещал рассказать».

« Из чьей жизни?» – спросил кто-то.

– Из жизни курятника.

По рядам пробежал смешок.

– Ну так что – рассказывать или не стоит?

– Конечно, рассказывать!

«Так слушайте:

Одной курице очень хотелось вступить в мафию. Пошла она к капитану мафиози и рассказала о своем желании. «Синьора, – сказал капитан, – мафии не существует»! Тогда курочка пошла к полковнику от мафии и попросила о том же его. «Синьора, – ответил полковник, – мафии не существует»! Курочка поплелась к генералу – результат был тот же. Когда печальная она возвратилась в курятник, другие куры обступили ее, и стали расспрашивать о мафии. «Мафии не существует!» – ответила курочка. И все решили, что в мафию ее таки взяли, и можно начинать бояться.

В этот момент за дверью раздался шлепок и створка открылась. Появился бывший тюремный вертухай, ведомый за ухо Переверзневым. «Отряд не заметил потери бойца». – произнес особист и, бросив на Мотвея зловещий взгляд. втолкнул Курина в аудиторию – Возвращаю!»

«Займите свое место! – сказал Магнитштейн Курину.

И тот сел, бросив на Магнитштейна не менее зловещий взгляд. А Переверзнев ушел.

«Товарищ майор, – спросил кто-то из взвода, – можно вопрос?»

– Задавайте.

– А где у притчи – мораль?

– А сами не видите?

– Не успел разглядеть: помешали.

– Все вам мешает! Мораль – такова: человеку с куриными мозгами в этой жизни придется не сладко.

Грохот смеха разорвал тишину. Не смеялся только один человек, фамилия которого столь удачно вписалась в притчу.

12.

Два дня назад я был дежурным по классу и после окончания очередной пары, когда курсанты уже покидали аудиторию, Магнитштейн произнес знаменитую фразу из фильма: «А вас Паланов я попрошу остаться». Никто на это не обратил внимания: как дежурный, я обязан был задержаться и помочь расставить пособия.

«У меня к вам просьба, – негромко сказал майор, когда я переносил трубу допотопного оптического дальномера с треноги на стеллаж в расположенной рядом коморке, – приходите к нам в воскресенье. Мы с Парашей ждем вас. Она обещала напечь пирожки с грибами и капустой, какие вы любите».

– Пирожки это – дело. Лишь бы здесь отпустили.

Не волнуйтесь. Об этом я позабочусь.

Открыла мне Прасковья Ивановна, – худая жеманная хохотушка, со сверкающими, как у мужа глазами. «Наконец-то, Боренька! Что случилось? Мы уж думали не придете».

Наш старлей (комвзвода,), мы его по неделям не видим, а тут в воскресенье явился, подвыпивший, построил нас, да забыл, – зачем. Битый час на плацу простояли, наставления слушали. А, когда вспомнил, строй распустил. «Паланов идемте со мной». Подвел меня к старшине батареи. «Вот, передать просили, его не задерживать, пусть сразу идет!». «Товарищ, старший лейтенант, это ваш взвод задержался, а другие, кому надо, давно ушли в город. Вот его увольнительная». «Паланов! – скомандовал мой старлей, – в город бегом марш»!

Из ванной комнаты донесся смех Магнитштейна. Сначала показался тазик с водой, а потом уж он сам. «Ну конечно, это я просил его, не задерживать. Чудак-человек!». Майор поставил тазик в прихожей туда, где стояла табуретка. Он был в белой рубахе. Через плечо у него висело чистое полотенцу. «Садитесь, Борис». «Да, да, Боря, садитесь, – ласково вторила Прасковья Ивановна, – не будем терять времени». Она успела сбегать на кухню и принести кувшин теплой воды. Я сел на табуретку, задрал брючины, надетые поверх яловых голенищ, снял сапоги, поставил рядышком и накинул на них свои самые свежие, можно сказать, «парадные» портянки. Я знал, куда иду в гости. «Начнем!» – объявил Матвей Игнатьевич, и я опустил ноги в теплую воду, а Магнитштейн с супругой склонились над тазиком, и взялись за мои ноги. Этот старинный, почти библейский обычай, (по церковному «чин») именуется «омовением». Он идет от Великого Четверга, когда, перед Тайной Вечерей, Спаситель, показывая пример братской любви и смирения, омыл ноги двенадцати своим ученикам. С тех пор в христианстве практикуют ежегодную символическую церемонию омовения. Но обряд, в котором я участвовал, не имел отношения к церкви и к религии вообще. В известной степени омовение говорило о гостеприимстве и мире, но сказать об этом, как о ритуале гостеприимства, значит, ничего не сказать. Этот «чин» идет с более древних времен, чем Великий Четверг. Назвать его ритуалом мира тоже нельзя, здесь вообще нет ритуала, тут – действо, каким, например, является деторождение. Как повитуха помогает живому плоду через узкий «затвор» выйти на свет, так омывающий снова и снова помогает явиться плоду всеобщей любви, осознанию хрупкости, уникальности, незащищенности мира, требует от участников нежной заботы и трепетного внимания к каждому.

Это действо пришло оттуда, откуда уже ничто и никто не придет. Мы были последние.

Когда омовение и обтирание ног было закончено, Прасковья Ивановна подала мне свежие носки и тапки без задников. Я встал с табурета. «Матвей, – сказала женщина, – ты тут приберись, а мы пирожками займемся, на кухне». Здесь она была главной, до такой степени, что даже во время занятий перед курсантами в его смешке или говоре, в выражении глаз я замечал ее черточки, улавливал ее интонации. Стол был накрыт на кухне-столовой. Но никаких пирожков с капустой, тем более – с грибами там не было и в помине. Стояли пузатые бокалы с четырехслойной жидкостью и с торчащими вверх питьевыми «соломинами». На нашей прежней погибшей от жажды планете это уже считалось бы царским пиршеством. Будто в насмешку, планета называлась «Каплей», но в последние времена вплоть до момента «Исхода», ее население не испило ни одной настоящей капли воды в чистом виде – только в качестве отвратительных соединений, растворов и смесей. Теперь верхний зеленый слой в бокале содержал растительные, пряные и солоноватые компоненты, вызывающие выделение желудочного сока и выполняющие роль закуски. Другие слои (синего и бурого цвета) содержали растительные, главным образом овощные компоненты, богатые белком, крахмалом, жирами и углеводами соответствующие первым и вторым блюдам. Самый нижний слой (оранжевого цвета) был насыщен всеми необходимыми для жизни витаминами. При употреблении содержимое бокала легко усваивалось организмом и давало пищеварительному тракту бывших «капелянов», то бишь жителей Капли, желанную разгрузку после тяжелой земной пищи.

Отсутствие пирожков не смутило меня. Упоминание о них было всего лишь условностью – шутливой формой конспирации. Речь шла не столько о материальной, сколько об информативной пище, о беседе или просто разговоре. Когда мы оказались на кухне, Прасковья Ивановна начала разговор не сразу. Она подождала, когда освободится супруг, используя это время на расспросы, которые, на ее месте, задала бы любая женщина, с какой бы планеты она ни была. Она расспрашивала о здоровье, о питании, о товарищах, о командирах – то есть о подробностях, которые не должны волновать самостоятельных мужчин, но волнуют женщин, считающих себя ответственными за выживание рода. Я отвечал со всей почтительностью, с какой у нас принято разговаривать со старшими и с женщинами. И только в одном случае я нарушил принятые обычаи: не просто нарушил, – я соврал там, где речь шла о товарищах по училищу. Не желая расстраивать Прасковью Ивановну, я сказал, что и на этом фронте у меня – все обстоит, как нельзя лучше. Но она, я уверен, раскусила меня и сделала свои мудрые выводы о всей нашей жизни – не только после сегодняшнего разговора, но и после всех разговоров до этого, включая не только меня, но и милейшего Матвея Игнатьевича.

Подозреваю, есть где-то особый орган (то ли совет, то ли комитет), вроде масонской ложи, который следит за судьбами наших, организовывает их адаптацию, чтобы, по возможности, они не сбивались, подобно евреям в гетто, не мозолили глаза и уши аборигенов непривычными вызывающими проявлениями и вообще, как здесь говорят, не высовывались. Так вот не исключено, что в этих «ложах» главная роль отводится женщинам.

Список имен, что нам присваивались был широчайший: от самых распространенных и почвенных Иванов до заковыристых и аристократических магнитштейнов.

Между прочим, в древнем Египте каждому давали два имени: малое имя, которое было общеизвестно, и настоящее или великое имя, которое держалось в тайне.

Когда вошел Магнитштейн, Парасковья дала мужу знак перейти к основному вопросу, ради которого я был приглашен на этот импровизированный слет землячества. Посасывая соломинку, спокойным голосом, каким рассказывал о приборах управления артиллерийским огнем, майор доложил, что в соседней области, в казачьем городке Аксай назревают волнения, с погромами и стрельбой. Ни в каких официальных источниках информации об этом еще не было и быть не могло. Прошло почти сорок лет, с тех пор, как были подавлены «кулацкие» и казацкие мятежи. Отгремела мировая война, и, казалось, жизнь потихоньку налаживается. И вот, на тебе – «все сызнова». На этот раз поднялись голодные, озверевшие от нищеты работяги. Кто-то из администрации, уверовав в неиссякаемое терпение и безответность «широких масс», ляпнул: «Нет хлеба? Пусть едят пирожки!» И началось… Людям, как будто вступило в головы. Они рванулись на улицы, громя магазины и административные здания. Они требовали повышения заработной платы и снижения цен, ловили и колотили тех, кого считали виновными в мучениях своих голодающих деток. А так как в лицо обидчиков мало кто знал, то лозунг предельно упростится: «Бей по очкам – спасай Державу!» Впереди восставших с веселым гиканьем бежали мальчишки. Они выискивают, и выволакивают из домов всех, кто пользовался очками. Как только в город пригонят танки, шальные мальчики первыми попадут под гусеницы. Мятежников это сначала взорвет, а затем отрезвит. Когда их спросят, почему призывали бить по очкам. Объяснение будет простым: у нас либо пьют, либо командуют. Чтобы командовать надо учиться и много читать – портить зрение. Вот и получается, все беды от тех, кто в очках: они – «шибко хитрые», то есть паразиты на теле народа. И думать тут нечего: «Бей по очкам – спасай державу!»