Атланта в Калидоне - Алжернон Суинберн

Хор, как и в древнегреческой трагедии, становится усилителем страстей, толкователем тайных побуждений героев. Сбивчиво и дисгармонично звучит он теперь, в постоянных перебоях ритма, хаотических рифмах выражается нагнетание атмосферы недовольства, тревоги, отчаяния:

Зачем же явилась ты,Когда ветры гуляли свободно,Как весенних злаков цветы,Как пена просторов водных?От рожденья горька ты была,Афродита, мать всех раздоров,При тебе радость жизни ушла,И в рыданиях нет перерыва,На земле стало править горе. 780Ибо Жизнь — не то же, что ты,Но добра, спокойна, красива,Плодородна, с лаской во взоре;Не имели жала желанья,Смерть — оружья, шипов кусты,Так зачем ты здесь объявилась,Чьё из пламени одеянье,Ты, что губишь сердца мечты;Ты из моря зачем просочилась,Как из рваной сумы — зерно,Как с большого костра — полено,Рознь неся и болезнь, прикатилась?Так зачем стало в мире темно?Розе — шип, страсти — жало дано?..

Тема бунта против миропорядка (богов) беспокоила Суинберна, тревожит она и героев. Всех, кроме Мелеагра. Он — пример внутреннего спокойствия и готовности встретить гибель. Но разве гибель ждет не всех? Остальные персонажи действуют так, как будто способны обмануть судьбу.

Здесь в игру вступает последний, роковой персонаж. Девица Аталанта, выкормленная медведицей в диком лесу и оставшаяся дикаркой, девственница Артемиды, приглашенная именно с целью умилостивить богиню. Не отличаясь особым умом и чуткостью, она принимает как должное поклонение Мелеагра, не замечая до времени клубка бедствий, завязанного самим ее появлением. Собственно, и в дальнейшем эта девица ничем замечательным не отличилась, а в конце жизни вообще была превращена в львицу за нечестие перед богами. По-видимому, она есть просто орудие высших сил, неспособное к самостоятельным поступкам.

Ее знать Этолии встречает с еще большей злобой:Надеть ей жертвенный венок и перерезать горло,Кровь выпустить и дух — такою жертвой смогутМужи добиться помощи богов, хранителей удачи;Живая ж бесполезна, будь она бутономНа клумбе или спелым, сладким фруктом,Созревшим для услады ртов мужских и ласк,Иль хоть носи она копьё и тяжкий щит.Скорей корова рогом одолеть быка сумеет,Поборет жениха невеста или бога — человек.Такую же я вижу здесь нелепость: всякой вещи 950Свой путь — одно изменишь — и испортишь всё!

Аталанта ошарашена враждебностью тех, кто, собственно, ее и приглашал. С обидой она рассказывает о тяготах своего служения богине охотников, и предлагает желающим поменяться ролями:

Что я сказать ещё должна? Клянусь вам,Богами света, телом девичьим своим,Любою клятвой, что скуёт язык и волю злую:Я не горда и не высокоумна,Короны не желаю, славы и трофеев;Вы тут пируйте, жуйте, объедайтесь,Орите и без музыки скачите сыто,Наполнив воздух диким пеньем, рвите струны,В цимбалы бейте, колотите, как безумцы,Перебирая непослушными ногами, 1020Одни; к вам не приду, но помолившись,Богам воздав дарами за щедроты,Уйду; меня здесь больше не увидят.Зачем же вам освистывать меня,Стыдить за жизнь мою, как если бы онаЗавидна вам была, а я ворую славуИ имя доброе у вас…

Перессорившись, все отправляются на охоту за вепрем. Охота удачна — Аталанта и Мелеагр поразили зверя. Но тут-то и разражается гроза:

Знай, что при разделе окровавленной добычиСо спором громким твои братья предложилиКабанью голову и устрашающую шкуруОставить как святыню, чудо в Калидоне;И многие к тому склонились, но твой сын,Могучими руками обхватив объём волос,Швырнул со стуком ту бесформенную кучуПод ноги девы, говоря: «Твоя, а не моя, добыча,Твоей рукою, для тебя она была убита,И все хвалы тебе назначил Бог»; и засмеялась 1530Она, как утром, что пришло на смену ночиСвященной, небо улыбается, краснеет (…)И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,Сорвав с её волос цветочную корону, тотчасОтняли шкуру вепря, всячески позоря,Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,На них напал, остановил и, как пожар лесной,Крушил и разгонял, ударов много получая; а она 1550Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострымПробил ему и рот и щёки; и тогда ТоксейНапал без крика, говоря ударом; но слова копьяНапрасны были, хоть злобны, и землюСотряс он, падая, в бок получив удар,И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,Лицо твоего сына запятнала; недвижимы,Безгласны стали павшие. Сказал тогда Эйней,Что в гибели они своей повинны сами, небоРазгневав глупостью; дразнящие судьбу падут…

Итак, злобные дяди Мелеагра нашли повод выступить против него и сами пали в развязанной ссоре. И тут Алфея наконец находит повод наказать сына за непослушание:

Но вы возрадуйтесь, о Фестия сыны,Дрова такие бросим в ваш костер последний,Каких нет у царей; такой зажжём мы пламень, 1590Что маслом не усилить, не раздуть дыханьем,Вином не оживить; оно ценней, чем злато,Дороже тысячи людей живущих.

Убитый зверь нанес урон больший, чем вытоптанные посевы. Вытоптана вся династия Этолии! Как говорится, «бог поругаем не бывает», и Артемида нашла способ отомстить за нежелание поддерживать ее культ. Неважно, что Мелеагр поклоняется ее жрице — он член царского рода, и ответит за дела отца, раз того не удалось достать. Жребий брошен, и Мелеагру не удалось избежать общей участи людской. Но он и в смерти не ропщет:

Блаженный царь Эйней, взгляни на сына,Чужой виной виновного, и грехПринявшего за гибель своих близких;Их кровь пролив, я умираю, и моя 2190Кровь с нею так смешалась нераздельно,Что смерть от родичей меня не отличит.Всё ж с чистым сердцем и руками умираю,И без позора; ты же сохрани любовь ко мне,Меня приветь, и приноси мне жертвы,Как всем умершим, ибо часто лучшийСтрадает там; однако я без страхаИду туда, где страха быть не может,Твою любовь храня и доброе участье,Отец, среди загробных мрачных мест.

Зато мучения матери достигают предела. Удовлетворение от мести сменяется раскаянием и страхом. Многообразно она выражает горе по погибшим, по впустую проведенной жизни:

Мой дух сам на себя восстал, и ныне яКричу от этих бед из глубины души моей, 1710Что сносит боль и зло, и дни страданий,И эту жизнь — неизгладимое бессилье.Слаба, слаба, исполнена позора; и дыханьеМоё мне тошно, и весь мир, и яростные боги.Где искупление? Что исцелит меня? ВернётМне силу ног и цвет лица? Трава какаяДаст мне покой? А излеченье? А свободу?Какое снадобье, питьё какое, боги, нынеМеня сравняет с вами или со зверьми,Что жрут, деля добычу со спокойным сердцем?Мы видим их, но сами мы не можемВести жизнь как у тех природных тварей,Что существуют по привычному закону,Бездумно веселясь; а мы больны,Смеясь иль плача, равно слепы, знаньеТеряем, свет лица и благородство сердца,И руки слабы, и рассудок; каждый деньГрешим, и жаждем пищи, в злобе умираем.Безумье вы послали нам, а не здоровье,Грехи — за что, не знаем мы; и смертьВозмездьем за грехи, внезапную погибель.Что нам сказать теперь? Что нам пошлёте?

Как и положено, трагедия заканчивается морем слез. Судьбы исполнились, и много ли разницы — бунтовать или смиряться?

Кто восстаёт на богов?Не сбить их, не сделать им зла.Кто же связать их готов?Что за сила им вред нанесла?Не достать мечом их голов, 2320Их власть прочней, чем скала…

Но, почему же не бунтовать, когда покорность не приносит плодов, и мойры все равно обманут и уведут в царство духов…

Автор, английский «викторианский» поэт, воображением своим жил скорее в эпоху

Эллады и Рима, чем в скучную пору промышленной революции. Он даже писал стихи на древнегреческом. Но, как и для всех нас, та эпоха была для него лишь отзвуком, знанием книжным и отвлеченным. Подчеркнем, что любое истолкование мифа, данное нашим современником, является вторичным и фантастичным. Собственно, даже Гомер и