Вечер в Муристане - Мара Будовская

Когда ехала в автобусе, по радио сказали, что в какой–то пещере на севере Израиля нашли надписи по–гречески, где юноша приглашает девушку на свидание. Представляю, как обрадуются археологи, когда откопают наш холодильник!

Вот расписалась–то, и поесть уже не успеваю!

Женя

Женечка!

Ура! Пришли результаты экзамена, я сдал! А ты, как назло, в Китае. Твой самолет сейчас в воздухе, приземлится в Бен — Гурионе через два часа. А я побегу, получу скорее свое разрешение (пока временное, на год). А то без лицензии никто меня на работу не возьмет. Надеюсь, вечером увидимся.

Да, звонила сестра Шифры. Я ей сказал, что уборками ты больше не занимаешься, она очень расстроилась. Надеюсь, мой частный старичок не будет сильно по мне скучать.

Лева

Левушка!

В холодильнике тушеные овощи и жареный лосось. Придешь с дежурства — разогрей и поешь. Еще есть салат из авокадо, а на десерт клубничный торт — вчера Шифра заходила попить чаю, принесла. Да, бутылка виски и коробка конфет — это от твоего благодарного пациента. Не знаю, как он узнал адрес. А у меня духу не хватило его послать на фиг. Его визитка приклеена к конфетной коробке, разбирайся с ним сам.

В восемь утра придет Неля убирать, я ей велела начать со спальни, чтобы ты смог лечь спать сразу после завтрака.

Я уезжаю на целый день — приехал менеджер–китаец изучать технологию производства. Когда вожу этих китайцев по цехам, а там тетки и дядьки работают, за сорок, за пятьдесят, то думаю — а хорошее ли дело мы делаем? Скоро все эти люди окажутся на улице только потому, что у них были нормальные, человеческие условия труда. И вообще, что будет, если мозги здесь, а руки — в другом месте?

Ладно, не буду рассуждать. У меня пятизначная зарплата, я должна ее отарабатывать, и свободу предпринимательской деятельности никто не отменял.

Целую, Женя

Женечка!

В день твоего рождения я буду дома, удалось обменять дежурство. Папа и мама обещали приехать, Мишка тоже будет. Думаю, надо пригласить Ломброзо, Изабеллу Евсеевну и Натика. В ресторане я договорился, а в каком — пока тебе не скажу.

P. S Все было очень вкусно, но я соскучился по крылышкам барбекю.

Август 1990 года

Тая не отвечает на мои письма. Она мне говорила, что ценит в любви лишь стадию ее зарождения — взгляды, прикосновения, никакой ответственности. Видимо, стадию разлуки с любимым она решила вообще пропустить.

На Катеринины письма не отвечаю я. Натик исправно отдает их мне, я их читаю, но не знаю, что ответить. Я бы ответил, если бы не ее идиотская любовь, которой забито под завязку каждое письмо. Я знаю, что мне бы позавидовало все мужское население Земли, по крайней мере, та его часть, что любуется изображением Фелишии Фурдак на обложках модных журналов. Но я ни о ком не могу думать, кроме Таи. Она — моя жена и мать моего ребенка. Поэтому я не пишу Катерине писем.

Лучше буду писать письма самому себе. И без всяких реверансов будущему лечащему психиатру вроде «Кому я это пишу? Зачем я это пишу?» Давай, психиатр, подозревай меня в раздвоении личности, в замкнутости, в отсутствии настоящих друзей и не знаю в чем еще. Себе я это пишу — себе, который попадет к тебе, о психиатр, или себе, который просто захочет вспомнить свою интересную, наполненную событиями жизнь.

Бабка с дедом откололи номер — после долгой продолжительной войны самолюбий, мировоззрений и радиоприемников поженились и завели собаку. Точнее, собака у них сама завелась.

Папа уже получил лицензию и работает в клинике.

Мама, выложив на стол все козыри — высшее техническое образование, английский, русский, китайский, иврит, представительную внешность, водительские права и деловые костюмы от Дома Быта, поступила на работу в международную фирму.

Ну, а я, любимый и единственный ребенок, ради которого затевалась эмиграция–репатриация, остался один. В армии я пользуюсь отсрочкой, как новый репатриант. Аттестат у меня, спасибо родителям, на руках. Психометрический тест, необходимый для поступления в университет, я прошел.

Папа Якопо, великий и ужасный, пригласил меня как–то в свою студию. Там нашелся устаревший кинопроектор, на котором Ломброзо, в порядке благотворительности, согласился просмотреть мое детское творчество, бобины, которые мне удалось привезти.

— Straordinario! Stupendo! — заорал он после просмотра.

Потом перешел на иврит:

— Необыкновенно, я ничего подобного не ожидал!

Особенно ему понравились притча о разобщенных иголках, которые жили каждая сама по себе, пока в их город не приехал магнит. Пока магнит гостил в городе, все иголки следовали за ним неотступно, но и после того, как он уехал, они остались сплоченными и тянулись друг к другу. В итальянцах до сих пор жива коммунистическая идея.

— Что ж, бамбино. Я оплачу твое обучение в университете, — говорит он мне.

— На режиссера? — спрашиваю.

— К диаболо режиссуру! — орет он — На компьютерщика. Сейчас всё рисуют на компьютере. Японцы уже рисуют целые фильмы. А тут этого никто не умеет. Впрочем, можешь взять пару курсов для души — тебе это не помешает.

Выяснилось, что образование компьютерщика мне оплатит государство. А вот те несколько курсов, которые я выбрал для своей режиссерской души, — итальянец. А я выбрал AVID — компьютерный монтаж, THE BASIS OF ADVANCED SCRIPTWRITING — курс для сценаристов, да историю кинематографии.

Чтобы я не помер с голоду, Якопо дал мне работу в своем рекламном агентстве.

Пока что у нас в Израиле всего два телевизионных канала, а до 1986 года был вообще один. Еще лет десять назад цветные телевизоры снабжались установкой, преобразующей цветной сигнал в черно–белый. Происки Голды. Чтобы никому не обидно. Якопо считает, что на его агентство скоро посыплются наивыгоднейшие предложения. Я в это не верю, но на работу хожу.

Сентябрь 1990 года

Пока не начались занятия в университете, я пропадаю на работе. У нас уже есть первый заказ — реклама какого–то творога. Уж не знаю, где там ее покажут и кто ее увидит, но съемки происходили в павильонах новой телекомпании, а теперь нам надо все это озвучить и смонтировать.

Наш родной Якопо, похоже, решил внести свой вклад в прием массовой репатриации из СССР. Поговаривают, правда, что это он делает из корыстных соображений — работодатель репатрианта пользуется большими льготами в налоговом управлении.

Кроме меня, в нашем бюро работают:

1) Софья Шамсиевна Кокбекаева, секретарша, лет 20. В Израиле два года. Мама у Сони еврейка, а папа — казах. Глядя на Соньку, приходишь к выводу, что японки получились от казахов и евреек. При этом она довольно высокая. Ноги у нее стройные. Лошадей видела только по телевизору. Я спросил ее, как же зовут ее достопочтенного папашу — Шамса? Она ответила, что уже Шимшон.

Соньку Ломброзо сманил из соседнего офиса. Она давно работает в нашем здании и все знает: где можно дешево пообедать, проявить фотографии или бесплатно воспользоваться факсом и ксероксом, — своих у нас пока нет. Однажды, еще на прошлой работе, к ее шефу приехали какие–то иностранцы, и она показала им, где в Яффо можно раздобыть кокаин. Гости остались так довольны, что уезжать не хотели. Мне Сонька тоже показала это место, когда мы пошли гулять по Яффо. Это оказалась арабская лавка, которая торгует исключительно только арбузами. Летом, осенью, зимой и весной — арбузами. Располагается она в постройке одиннадцатого века. Я спросил Соньку, не в арбузах ли содержится порошок. Она сказала, что в арбузах, но не во всех. Надо сказать «Арбуз», если хочешь арбуз, или «Арбуз с дозой», если хочешь арбуз с дозой. Она сказала лавочнику: «Арбуз», и мы его съели у них на кухне. Кокаина в нем действительно не было.

2) Абрам Чистопольский, он же — Бумчик — Алкоголист, оператор и фотограф, лет 50. В Израиле семь лет. Гений киносъемки. Получил свою кличку за легкую привязанность к спиртному. На фоне здешней трезвенности он, конечно, алкоголист. (Психиатр, не надо звать корректора!) Не алкоголик, а именно алкоголист. Говорит, что снимал у Бондарчука и Тарковского, но из титров его вырезали, потому что он уехал. Я делаю вид, что верю. Думаю на тот год взять спецкурс по советскому кинематографу и вывести его на чистую воду. Бумчик живет в Иерусалиме и совершенно свихнулся на его почве. Говорит, что ехал не в Израиль, а в Иерусалим. Говорит, что когда автобус спускается с Иерусалимских гор, ему становится трудно дышать.