Везунчик - Сергей Борисович Ильин

Болдырев вдруг запнулся.

– Давай представим… что мы уже состарились, – сказал он. – Видишь… у меня морщины… и я весь седой… Мои ладони совсем загрубели… Мне тяжело завязывать шнурки… все время голова кружится… а вчера я надел… два разных ботинка… да так и пошел…

– Но, ты знаешь… я не могу… представить тебя… старой… У тебя нежные руки и улыбка… как в первый раз… когда я увидел тебя… Да, да!… Ты всегда говорила.. что я… словно… не замечал тебя… но это не так… Я… только претворился…

– Сегодня… ты выглядишь усталой… У тебя был трудный день… Ты хочешь чего-нибудь?.. Может быть… почитать… Или послушать… радио… Просто полежать… с закрытыми глазами?.. Послушать дождь… за окном?.. Хочешь… я поправлю тебе подушку?..

Старик, казалось, совсем обезумел. Но я видел, что ему было хорошо, и, бог его знает, но, может, и Лере тоже. Двое влюбленных – зачем мешать?

Мы пробыли в палате около часа. Медсестра пару раз проходила мимо – я подавал Болдыреву знак и он затихал. Сам я прятался в темноте.

В конце концов, я заволновался. Должна же она зайти сюда и проверить! Рано или поздно…

Я дождался, когда сестра ушла снова и позвал Болдырева. Объяснил, что нам пора. Конечно, увести его было трудно, но все-таки мы ушли. Чувствовал я себя нехорошо. Чтобы как-то сгладить это, уходя, я тоже сказал Лере «Прощай!»

Мы шли по больничному коридору к лестнице. Женские палаты чередовались с мужскими. Навстречу нам появилась старуха в халате. У нее была передвижная капельница на колесиках, которую она толкала рядом с собой. «Где ее муж?» – подумал я, – «Волнуется ли о ней сейчас? Состарился ли с ней вместе…»

Старуха уставилась на меня выпученными глазами, в которых было очень мало рассудка. Зато там были удивление и злость… Я предположил, что она когда-то была очень красивой. А может это только так кажется из-за болезни – из-за того, как кожа обтягивает череп.

Мы свернули к выходу. Было слышно, что медсестра вернулась и теперь кричит на старуху с капельницей и гонит ее обратно в палату.

В больнице больше ничего не произошло. Даже вахтер не взглянул на нас, когда мы проходили мимо.

Похороны должны были состояться через три дня на Миусском кладбище. Это почти в центре Москвы.

Я пробыл с Болдыревым первый день, потом съездил на дачу. Таня встретила меня спокойно. Мы поговорили о похоронах и почистили сарай от нападавших туда листьев. В деревне такие вещи надо делать, особенно если сарай у тебя совмещен с сортиром.

Вечером мы сидели в комнате наверху. Таня положила мне голову на колени.

– Я беспокоюсь за Виктора, – сказал я. – Он неплохо держится, но все-таки может сорваться. Ничего если я останусь с ним еще на день-два после похорон? Хотя бы скорую вызову, если что.

– Конечно, – сказала Таня. – Я дождусь тебя.

– Точно?

– Да.

Той ночью мы не занимались любовью. Но, кажется, все было и так решено.

Когда я вернулся в Москву, Болдырева нигде не было. Миусское кладбище небольшое, и я видел, как хоронили Леру. Но Болдырев туда не пришел. Даже после того, как все закончилось.

Я проверил место, где он жил и работал, – котельную рядом с театральной студией. Стучал в дверь весь вечер. Никто мне не открыл. На следующее утро там появился какой-то рабочий и ругался, что старик не выходит на работу. Надо давать отопление, а его нет…

На всякий случай я забежал в студию и походил еще по городу: по тем местам, где Болдырев мог появиться теоретически – архив, наш институт, Цветной бульвар. Все безрезультатно. Поздней ночью, на последней электричке, я уехал на дачу. По пути со станции я надеялся, что встречу Болдырева у нас в доме – как в тот раз несколько недель назад. Но и там его не было.

Еще одна неделя, другая… Мы жили с Таней на даче. Честно говоря, ужасно мерзли. Печка едва обогревала нашу комнату, а за ее пределами был совсем ужасный дубак. На кране по утрам образовывалась маленькая сосулька, и мы беспокоились, что вода в трубах однажды замерзнет.

На поиски Болдырева я ездил каждые два дня. Таня составляла мне компанию. Мы исходили весь центр и все улицы на «Соколе». Были у общаги на Янгеля, где когда-то жила Лера. Расспрашивали людей в блинных, пельменных, кафе. Обзвонили больницы и морги. Болдырев как сквозь землю провалился.

10-го ноября мы остались на даче. Наступил мой день рождения. Настоящий – не тот, что по паспорту. Тане я не говорил. Зачем? Я и раньше не отмечал. И все же мне не нравилось, что я скрываю это от Тани.

У нас с Таней было радио – маленький переносной приемник. Мы купили его во время поисков Болдырева. Вечером я сказал:

– Включи любую программу. Будет интересно.

Таня включила. Там была какая-то грустная классическая музыка.

– Можешь переключить.

Таня пожала плечами и повернула ручку – примерно то же самое. Только торжественнее.

– Давай следующую!

Таня так и сделала. Опять послышалась грустная классика, но на сей раз красивая. Больше программ в нашем приемнике не было.

– Что случилось?! – забеспокоилась Таня.

Возможно я уже хотел рассказать ей всю правду о себе. Поэтому и решил разыграть из себя оракула:

– Брежнев умер!

Конечно, это произвело эффект… Почти забытый у нас в будущем. Таня не могла поверить:

– Отку… Откуда ты знаешь?!

Я все еще колебался. Сказать ей? Или еще рано? Или просто не имеет значения? В итоге, я сдал назад:

– Ну… он уже старый…

– И что?! Может, кто-то другой… Они там все уже старые…

– Я думаю, что все-таки Брежнев.

Мы с Таней слушали красивую и грустную мелодию. Она сменилась другой, показавшейся мне фальшивой.

– А почему не передают, что… он умер? – спросила Таня.

– Скорее всего, завтра скажут.

Утром Таня сразу включила приемник. Еще и 8 не было. Траурная и просто грустная музыка звучала без конца. Она все слушала. Наконец, где-то в 11 сообщили. Таня выглядела растерянной. Почти плакала. Я не ожидал такой реакции:

– Эй, не грусти! Просто Брежнев… Генсек… Нового выберут: Андропов есть, Громыко, Черненко…

Таня мотнула головой:

– Тут и моя жизнь. Вся молодость. И то… что было потом…

Я все еще не понимал, к чему она.

– Конечно. Но ведь так всегда. – сказал я, – Не бери в голову! Мы живем в одно время с разными людьми. Кто-то умирает, кто-то остается…

Таня перебила