С тенью на мосту - Наталия Владимировна Рос

– Помощь нам точно нужна, – подметил отец, – расскажи нам лучше об этом грузине. Я так понимаю, ты не стал слушать меня, а все еще продолжаешь с ним ты дружишь. Как поживают его дети?

– Причем тут его дети?

– Сколько им лет? – продолжил он, обсасывая куриную голову, словно баранью кость.

– У него, кажется, есть младшая дочка, ей вроде еще нет тринадцати? – добавила мать.

– Зачем вам это нужно знать? – я насторожился, этот вопрос уже в третий раз звучал за короткое время.

– Мы хотим все знать о друзьях своего сына, – мать протянула свою руку и положила на мою. Ее рука была мне незнакомой – всегда аккуратные белые ногти превратились в старческие, желтые и корявые, тонкая, с пигментными пятнами, прозрачная кожа обтянула острые костяшки. – В прошлом году, в конце октября, это же ты к той девочке ходил на день рождения? Она же твоя ровесница?

Я посмотрел в холодные и безумные глаза матери: ведь мы договаривались, что отец не узнает об этом, но она и глазом не повела, что выдала меня.

–Так, так, ты ходил в гости к этому паршивому грузину, – пробормотал отец. – Надо будет навестить тогда его. Он же столько добра для тебя сделал. Грамоте жаждал обучить, но ты и так уже грамотный теперь, да? Но мы тебя не виним. Я был слишком строг с тобой. Если бы я позволил тебе обучаться, то ты бы не предал нас…

Капли холодного пота проступили на моем лбу.

– Я… я не хотел, – прошептал я. – Я не хотел всего этого. Я не знал, что вы заболеете.

– Ты думаешь, что мы больны, сынок? – мать изобразила умильность и улыбнулась потрескавшимися, сухими губами. – Нет, мы полностью здоровы, мы просто постарели, как и он. И мы скоро будем, как он, – она все еще держала мою руку. Я попытался одернуть ее, но она крепче сжала ладонь, и ее несколько отросших ногтей впились в мою кожу. – Мы знаем, что выглядим неважно для тебя, но это просто оболочка, которая не имеет никакого значения.

«Они сошли с ума, надо срочно уходить», – промелькнула мысль, я резко дернул руку и вскочил со стула.

– И куда ты собрался? – спросил отец, поднявшись. – Не хочешь с нами разговаривать?

– Вчера он тоже не захотел со мной разговаривать, – вставил брат, – и теперь вот опять убегает. Надо бы его проучить.

– Я не убегаю. Я вернусь. Мне просто нужно в уборную. Я сейчас приду, – я попятился спиной к двери.

Мне показалось, что если я сейчас же не уберусь, они сделают со мной что-то страшное. Медленно отступая, я, старясь ничем не выдавать свой страх, сунул ноги в свои растоптанные ботинки, с вешалки схватил пальто и вышел из дома. Все это время они стояли и не сводили с меня глаз. Как только закрылась дверь, я рванул, что есть мочи – домой я больше не собирался возвращаться.

На бегу, по пути к дому Бахмена, меня настигли горькие слезы, и только вытирая их, я заметил, что моя рука была поцарапана до крови ногтями матери.

8

Уже несколько дней я жил у Бахмена в его старом, ветхом доме, построенном когда-то наспех его дедом из глины и соломы. Наверное, дед Бахмена и сам не подозревал, что дом так долго простоит, и что его внук будет доживать в нем. Впрочем, дом существовал вполне себе успешно, и, несмотря, на перекосившиеся кое-где стены и прохудившуюся крышу, он намеревался простоять еще немало лет.

Когда я прибежал в слезах к Бахмену, он сидел на деревянной лавке, служившей ему кроватью, и шумно вздыхал. Ночью у него опять случился приступ, поэтому он и не смог утром прийти к загону.

– Ничего страшного, Иларий, – сказал он, – ты не переживай, я еще долго протяну, как и этот дом. Мы с ним хоть и дряхлые, но поверь, очень сильные. – Первые приступы начали со мной случаться еще давно, когда мою жену и детей убили. С тех пор так и живу.

Каждое утро я с Бахменом приходил к своему дому. Листья, опадавшие с деревьев, никто не убирал, и дом приобретал непривычно запущенный вид. В окнах не горел свет, никто не выходил из дома, когда мы управлялись с хозяйством и выгоняли стадо на пастбище. Только раз я увидел в окне постаревшего брата, который наблюдал за нами.

– Иларий, тебе нужно сходить завтра на службу, – сказал вечером Бахмен, помешивая в горшке кашу и пробуя, достаточно ли она соленая. – Поговори со священником, авось, он что-нибудь да подскажет. А я завтра пойду в холмы, нужно найти кое-что. Есть у меня один план, – он лукаво прищурился, – да только вот не хватает одного корешка. Должен он быть в холмах, да что-то не попадается мне. Может, ближе к горам будет.

– Бахмен, прошу, не ходи туда, там опасно, там волки! – воскликнул я.

– Эх, да что мне эти волки! – засмеялся он. – Ни одному волку не интересна такая старая головешка как я.

В воскресенье утром я направился на службу. Стоя в самой гуще толпы, окруженный со всех сторон людьми со скорбными лицами, я никак не мог сосредоточиться на том, что говорил отец Виттий, так как в моей голове усердно стучали молотки от подступающей тошноты, да и крутились вопросы, как обратиться к священнику с моей бедой.

Мы всегда уходили сразу же после службы, никогда не задерживались, и я с удивлением увидел, что, как только служба закончилась, священника со всех сторон начали облеплять люди. Я по инерции двинулся тоже вперед, но толпа из стариков, старух и женщин, стремившихся поцеловать руку и просивших благословения, толкавших сопротивляющихся детей и протягивающих орущих младенцев с просьбами избавить их от болезней, не подпускала меня ближе.

Несколько раз я пытался открыть рот, но все время кто-то вклинивался вперед, отталкивая, оттягивая меня и даже шикая, чтобы я не мешался под ногами. Только дождавшись, когда последние плачущие старики уходили, а священник собирался уже садиться в коляску, я, запинаясь от страха, обратился к нему.

– На все воля божья, мальчик, – ответил он мне. – Все мы рано или поздно придем к этому. Только с молитвами выздоровеет семья твоя.

– А как же старик, которого я пригласил?

– Это хорошо, что ты его пригласил, стариков надо уважать и любить, и добро тебе воздастся. Все мы, если Господь позволит, будем немощными.

Священник протянул мне руку, и я смутно догадался, что ее нужно