Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

– Не бойтесь, милые мои, ведь это черный слуга сэра Перегрина! – Доктор прибавил:

– Глупые дети! Испугались таких пустяков!

Через минуту они были уже в комнате. Анна вся дрожала и бросилась к своей матери, уткнувшись лицом в ее платье, отчасти от страха, отчасти от стыда, что не подумала о верном слуге, между тем подняли Перегрина, который, увидев добрый взгляд своего друга, произнес дрожащим голосом:

– Что, его нет? Или это опять был сон?

– Это арабчонок, слуга твоего дяди, – сказала м-рис Вудфорд. – Ты внезапно проснулся, и неудивительно, что испугался его. Пойдемте теперь оба со мною и умойтесь к обеду.

Перегрин, все еще находясь под влиянием страха, пошел рядом с нею. Сэр Перегрин, повинуясь знаку, поданному ему м-рис Вудфорд, пока не заговаривал с детьми.

М-рис Вудфорд, как могла, успокоила детей, которым было теперь стыдно показаться перед большими; она заставила Перегрина вымыть руки и причесать волосы, растрепавшиеся во время сна, а также повязать как следует шейный платок и поправить банты на коленях и на башмаках. Но привести в порядок его волосы и пригладить хохол на голове, придававший ему вид сказочного принца, было невозможно; кроме того, после болезни он сильно похудел и пожелтел, и его проницательные глаза под густыми черными бровями и большими ресницами еще больше прежнего выдавались своим разным цветом и косиной, которая увеличивалась при нервном возбуждении. В общем выражении его лица было что-то злобное и насмешливое, хотя взятые в отдельности, помимо худобы, черты его лица были довольно правильными. Впрочем, за последний месяц выражение это сильно смягчилось и во всей этой маленькой фигуре теперь ничего не было отталкивающего, хотя они и поражали своею странностью, угловатостью и ростом, скорее подходящим десятилетнему ребенку.

– Какое-то впечатление произведет он на гостя? – думала м-рис Вудфорд.

– Перегрин, – позвал его доктор, – твой дядя, сэр Перегрин Окшот, так добр, что приехал взглянуть на тебя.

Хорошо вымуштрованный в строгой домашней школе, Перегрин сделал приличный поклон, хотя, под влиянием возбуждения, его желтый глаз почти совсем закатился.

– Ну, мой тезка, твой отец не позволяет называть тебя крестником, – сказал сэр Перегрин, – мы должны быть друзьями.

Мальчик при этом посмотрел на него. Пожалуй, в первый раз его приветствовали по-человечески, и он доверчиво положил худые пальцы в руку своего дяди.

– А это ваша маленькая дочка, добрая приятельница Перегрина. Вы должны гордиться ее храбростью, – сказал придворный кавалер, в то время, как она присела перед ним и он, по тогдашней моде, поцеловал ее; так что она, еще полная стыда за свой испуг перед негром, была совсем поражена его похвалою.

В это время подали блюдо с жареными курами, все сели за стол, и дети, как того требовало приличие, должны были хранить молчание за едой; но в то время, как сэр Перегрин сообщил своему хозяину, что его величество назначил его послом к двору Бранденбургского курфюрста и рассказывал другие интересные подробности о заграничной жизни, м-рис Вудфорд заметила, что он внимательно следил за тем, как вел себя за столом его племянник, и она порадовалась в душе, что с этой стороны его манеры были безукоризненны. Может быть, к нему по наследству перешли более утонченные манеры от его матери, и его более деликатная от природы натура и вкусы были, пожалуй, для него еще одним лишним источником страданий в той строгой, чтобы не сказать грубой, простоте жизненной обстановки, среди которой жили дети в его родном доме.

Когда обед кончился, детей отпустили в сад, предупредив, чтобы они не уходили далеко, на случай, если сэр Перегрин пожелает вторично увидеть своего племянника. Для мужчин был также поставлен столик в саду с вином и фруктами, но посол просил, чтобы м-рис Вудфорд не покидала их.

– Я доволен, – сказал он. – В мальчике видны воспитание и благородная кровь. Мне столько наговорили про него ужасного, что действительно можно было испугаться; но я не заметил той грубости и непривлекательности, которые бы помешали мне взять его к себе.

– О, сэр, неужели это ваше намерение? – воскликнула дама с таким восторгом в голосе, как будто говорилось о ее собственном ребенке.

– Я думал об этом, – сказал посол. – У меня есть основания взять его на свое попечение, и мой брат, вероятно, согласится на это, так как он в полном недоумении, что делать с этим неудачным отпрыском.

– Он не был бы таким, если б его жизнь была счастливее, – сказала м-рис Вудфорд. – И право, сэр, я думаю, что вы не раскаетесь в этом, если…

И она остановилась.

– Что вы хотели сказать, мистрис?

– Если в вашем доме никто ничего не знает об этих россказнях.

– За это можно отвечать, сударыня. Со мною только один слуга – этот самый напугавший их негр, – и он говорит только по-голландски. Я уже почти решил оставить здесь мою остальную прислугу и возвратиться в Лондон морем, и при этом были бы отрезаны всякие пути для распространения сплетен о нем. Капеллан говорит, что это способный мальчик и с хорошими знаниями для своих лет, а я имею возможность дать ему хорошее образование.

– Если его голова в состоянии будет вынести это, – сказала м-рис Вудфорд.

– Искренне говорю вам, сэр, – прибавил доктор, – вы делаете доброе дело, и надеюсь, что мальчик достойно оправдает ваши попечения.

– Я могу уверить, ваше преподобие, – сказал сэр Перегрин, – что хотя и называют его кривым сучком, но я в десять раз предпочитаю иметь дело с ним, чем с этими краснощекими, большими тупицами – его братьями! Теперь возникает вопрос: следует ли мне ему сказать, что его ожидает?

– По моему мнению, – отвечал доктор Вудфорд, – если ваше намерение осуществится, ничего не может быть лучше, как поселить в нем надежду. Как ты думаешь, сестра?

– Я того же мнения, – согласилась она. – Я уверена, что он станет совсем другим мальчиком, когда избавится от тех страданий, которые выпадают на его долю дома и за которые он мстит своими злостными шалостями. Я не утверждаю, что он сразу сделается добронравным юношей; но если только ваша милость будет иметь терпение, то вы увидите в нем зародыши добра, которые могут быть развиты. Если б только он научился верить в лучшую природу человека, в силу молитвы и в указание свыше! – При этом слезы показались у нее на глазах.

– Моя добрейшая мистрис, я вполне могу поверить этому, – сказал сэр Перегрин. – За исключением лишь одного, – меня не считали ребенком сверхъестественного происхождения, я прошел то же самое, и если для меня не сделалось ненавистным самое название молитвы или проповеди, то этим я не обязан своему покойному отцу. Но у меня была мать, которая умела обращаться со мною; между тем как мать этого несчастного ребенка в глубине души уверена, что это не ее дитя, хотя у нее достаточно смысла, чтобы скрывать это. Увы! я не могу предоставить этому мальчику тех женских забот, благодаря которым вы уже так много сделали для него (м-рис Вудфорд вспомнила при этом, что его жена умерла в Ротердане), но я могу обращаться с ним, как с человеческим существом, я надеюсь, как с сыном; и, во всяком случае, ничто не напомнит ему об этих бабьих сказках.

– Я могу только сказать, что я душевно рада всему этому, – сказала м-рис Вудфорд.

Позвали Перегрина, и он подошел, видимо, ожидая.

– Ну, мой мальчик, – сказал его дядя, – мы неприятного разговора, в глазах его даже мелькало нечто злобное.

– Ну, мой мальчик, – сказал его дядя, – мы должны получше познакомиться. Знаешь ли ты, что обозначает наше имя?

– Peregrinus – бродяга, – отвечал мальчик.

– Э, перевод, пожалуй, верен, но значение не совсем лестное. Хотел бы я знать, неужто ты, как и я, родился в среду? «Родившийся в среду далеко уйдет», – говорит поговорка.

– Нет. Я родился в воскресенье, и если видеть домовых и оборотней…

– А мое толкование: воскресный ребенок полон благодати. – На губах Перегрина промелькнула ироническая улыбка, но его дядя продолжал: – Слушай, мальчик, что ты скажешь, если мы вместе с тобою выполним ’предсказание нашего имени. Его величестве повелел мне быть представителем Британии при дворе курфюрста Бранденбургского, и я думаю взять тебя с собою. Что ты скажешь на это?