Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

—      В самом деле? — Канарис обернулся, словно не помнил, где и что у него висит.— Кажется, это ваш Вевельсбург? Господин Гиммлер затеял грандиозную перестройку?

—      Обычный ремонт. Строения очень запущены, и некоторая реконструкция, конечно, понадобится.

—      Еще бы! Такая древность. Со времен Аттилы, можно сказать.

В глубине души Канарис потешался над этой макабрической чепухой: гунны, рыцарь-висельник Вевель и прочее. Но коль скоро кровавая романтика стала составной частью нацизма, с ней приходилось считать­ся. Арендовав за одну марку в год поместье, принад­лежавшее когда-то падерборнскому епископату, Гим­млер намеревался основать там духовный центр СС. Словно школьник, начитавшийся готических романов, он жил грезами об орденском государстве, безбожно перемешав иезуитскую иерархию с тевтонским ритуа­лом. Все валил в одну кучу: рыцарей «круглого стола», катаров и нибелунгов. Кошмарное месиво! Но даже оно превосходно вписывалось в бюрократические струк­туры.

В штаб-квартире на Вильгельмштрассе существо­вало особое ведомство «Вевельсбург», возглавляемое штандартенфюрером Таубертом, который исправно подписывал умопомрачительные счета главного архи­тектора Бартельса.

Канарис отдавал должное деловитости нацистов. Они умели воплощать в реальность любой бред. Это даже нравилось. Пропустив мимо ушей намек на со­трудничество, он задал несколько вопросов на темы древней истории, столь своеобразно понимаемой рейхсфюрером, и, описав полный мистический круг, возвра­тился к началу беседы, к английским новостям.

—      Не будем забывать, досточтимый коллега, что король Артур, столь почитаемый вашим патроном, был предводителем бриттов. В книге фюрера о нашем английском партнере тоже говорится вполне уважи­тельно, как о потенциальном союзнике. В отличие от французов, этих легкомысленных представителей вы­рождающейся латинской расы, к тому же переме­шавшихся с неграми. Я правильно излагаю? — В бе­седах с людьми типа Гейдриха Канарис придержи­вался удобной роли несколько усталого, слегка цинич­ного шутника. В последующем пересказе интонации ускользают и доносчик предстает чуть ли не идиотом.— Итак, насколько я представляю, нам предстоит пора­ботать во Франции. Что вы предлагаете?

—      Обратиться к французам. С ними все же проще, чем с русскими,— почти в тон ответил Гейдрих, доско­нально изучивший повадки партнера.— Начнем с ли­деров?

—      Если удастся помешать ратификации, то совет­ско-чешское соглашение потеряет практическую цен­ность. Это очевидно. Ключевой фигурой, безусловно, является Леон Блюм. Но я бы поостерегся от повто­рения заманчивого опыта с Луи Барту. Нет, вы не думайте, я не испытываю к Блюму особых симпатий. Он же из Моисеева племени... Кстати, почему господин Штрайхер упорно именует их всех Исидорами? Это так принято?

—      Думаете, устранение Блюма ничего не даст?

—      При нынешних настроениях французы могут еще больше качнуться влево. Но это мое мнение. Решать вам.

—      Вы же знаете, что я ничего не решаю. Нужны новые идеи. А тут вся надежда на вас.

—      Спасибо за доверие. Всегда рад служить.

—      Значит, можно надеяться на помощь? Я имею в виду парижские связи.

—      Это я должен просить вас о помощи. В Париже вы обскакали абвер на целый корпус. Но все, что в наших силах, мы сделаем.

—      Если дело только за Блюмом, то я не вижу осо­бых препятствий. Хороший посредник или даже цепь посредников... Вас волнуют следы?

—      Меня уже мало что волнует в этой жизни. Перед лицом крупного общественного возмущения никто в мелочах копаться не станет. Достаточно молвы. Нетруд­но предугадать, какие адреса будут названы. Очень уж ограничены возможности... Опять усташи? Поли­тика мстит за шаблонный подход.

—      А если сами французы?

—       «Боевые кресты» полковника де ля Рока?.. Мы, конечно, не вправе удерживать французских пат­риотов от проявления праведного гнева. Почему бы и нет? И все же я остаюсь при своем мнении. Нем­ножечко пугнуть, пожалуй, не вредно.— Канарис при­нял на колени большую персидскую кошку.— Но не больше.

—      Хорошо. Тут не будет проблем.

—      Гора родила мышь. Если так пойдет дальше, нас обоих просто уволят, вытолкают взашей... Выкла­дывайте, что у вас на уме, дорогой коллега.— Кошка заурчала и выпустила когти. Пришлось согнать.— Вы же знаете, с какой готовностью я иду вам на­встречу.

—      Никакой задней мысли... Просто я подумал, что всякий двусторонний договор предполагает, есте­ственно, две сферы влияния. Пока мы обсуждали только одну.

—      В России становится неимоверно трудно рабо­тать,— с полуслова понял Канарис.— НКВД имеет ты­сячи добровольных помощников. Все следят за всеми. Выезд и въезд под строгим контролем, обмен людьми сведен до минимума. У нас очень мало достоверной информации. Едва ли я сумею сообщить вам что-либо новое.

—      Однако у вас на руках вся колода. Это я пришел на пустое место,— посетовал Гейдрих.— Судя по газе­там, в Советском Союзе разворачиваются любопыт­нейшие процессы. Режим явно не обладает всей полнотой власти. То, чего мы достигли в считанные дни, у них растягивается на годы.

—      Поверьте, что я с неослабным интересом слежу за московскими событиями. Вы совершенно правы, там еще много неясного. Однако я почти уверен, что в самом ближайшем будущем у нас появится возмож­ность проводить более активную политику.

—      Французы и особенно чехи одобрительно отзы­ваются об их армии. Теперь к общему хору присоеди­нились и англичане. Особенно лейбористская печать. Ваше мнение?

—       Это, безусловно, серьезная, причем быстро расту­щая сила. У нас в генштабе тоже придерживаются такой точки зрения. Вам это, конечно, известно...

—      Однако в среде высших офицеров имеются суще­ственные разногласия?

—       Как и всюду, коллега, и это нормальный про­цесс. Я в курсе дискуссий, которые временами выпле­скиваются на страницы печати, но не склонен к поспеш­ным выводам. Споры между новаторами и традициона­листами неизбежны в генеральской среде. Вы знаете, какой это замкнутый, разъедаемый завистью мирок. Тухачевский и этот Иероним Уборевич определенно принадлежат к лагерю твердых реформаторов. Круп­ные танковые формирования, ударная авиация, мас­сированные десанты — это их конек. Кстати, здесь эти люди близки к воззрениям германской школы.

—      Что делает их особенно опасными.

—      Несомненно.

—      Было бы интересно ознакомиться с имеющими­ся на них материалами. У нас почти ничего нет, я имею в виду существенное. Вы же знаете, что я вынужден был начинать с нуля.

—      Вы знакомы с нашими традициями, старый друг.— Канарис взял бронзовый колокольчик.— Такие вопросы решают на высшем уровне... Чашечку кофе?

7

Как призраки ночи, летят со всех концов Берлина фургоны с теплой надписью «Хлеб». Разрозненной эскадрой летучих голландцев плывут навстречу фур­гоны с уютным названием «Мебель». По пустым ули­цам, погруженным в предутренний сумрак, мимо опущенных жалюзи и закрытых ставнями окон. От голых лип Унтер-ден-Линдена и обледенелых каналов, от Александерплац и Шарлоттенбурга, от Грюнвальда и Штеттинского вокзала. Темны витрины Вертгейма, заперты двери кафе-автоматов Ашингера.

Не ящики с румяными булочками потряхивает на поворотах, не штабеля полуторных матрасов для молодоженов качает на переездах трамвайных путей. Унижением, болью, бедой провоняли глухие фургоны. Кого вытащили из теплой постели, кого отвозят с ноч­ного допроса в тюрьму. Лучше не думать, не знать, не спрашивать. Мертвенный свет фар обливает над­менный лик Беролины, но в медных очах богини незря­чая пустота, и синие искры первых трамваев просвер­кивают на медных ее губах.

В резиденции посла Соединенных Штатов наполь­ные часы отбили восьмой удар.

Едва Уильям Додд вошел к себе в кабинет, как ему передали личную телеграмму Кордела Хэлла. Государственный секретарь требовал ответа, суще­ствует ли непосредственная угроза войны. Видимо, в том и заключается смысл дипломатии, что постоянно приходится подкреплять очевидные факты.

—      Свяжитесь с канцелярией Нейрата на предмет аудиенции,— распорядился посол.