Ниндзя с Лубянки - Роман Ронин

Токийский вокзал Симбаси не был похож на привычный владивостокский и не показался Арсению таким уже красивым и великолепным, как рассказывал про него отец. Пожалуй, даже здорово проигрывал – хотя последние полтора часа поезд шел по самой кромке Токийского залива, перед самим вокзалом уже не было моря, не качались на океанских волнах парусники и джонки, не стояли боевые корабли, а само здание станции более всего походило на средних размеров магазин. Впрочем, и во Владивостоке боевые корабли тоже теперь не стояли – большую часть японцы потопили в прошлом году под Порт-Артуром. Тех, которых русский царь прислал на замену, японцы снова утопили – уже под Цусимой. Едва живой пришел крейсерок «Алмаз» да еще пара суденышек, чудом спасшихся от огня японских линкоров. Бухта Золотой Рог выглядела теперь пустой, хотя и была заполнена торговыми и рыбацкими шхунами. Но это все было не то, что раньше. Теперь обе русские эскадры – и Первая, и Вторая – лежали на дне моря, отправленные туда по воле японского адмирала со смешной фамилией Того.

Пароход, на котором Арсений Чен с отцом прибыли в Японию, шел в Цуругу – порт хотя и оживленный, но маленький и какой-то совсем-совсем азиатский. А вот когда уже подъезжали к Токио, остановились в Йокогаме – городе большом, красивом, современном. Одно слово – Европа! Из окна было видно красивую, как на картинке, бухту, много пароходов, но отец сказал, что это ерунда. Императорский флот великой Японии стоит сейчас в Йокосуке – это чуть дальше Йокогамы, но поезд через нее не идет – надо специально ехать. Там, в Йокосуке, вместе с героическими японскими линкорами и эсминцами пришвартованы и грозные трофеи – бывшие русские крейсера и броненосцы «Николай I», «Пересвет», «Апраксин» и «Варяг». Про последний Арсений слыхал, хоть и был совсем маленьким, два года назад – пяти лет еще не исполнилось, но слово это – «Варяг» – звучало тогда в городе на каждом шагу, со всех улиц, со всех углов. Говорили, что корабль этот – герой, подвиг совершил. Что за подвиг, Арсений не знал и удивлялся, почему русский герой стоит теперь в японском порту Йокосука. Отец сказал просто: «трофей», а в их семье лишних вопросов задавать не было принято, даже если тебе всего семь лет от роду и ты понятия не имеешь, что такое трофей.

Трофей вообще противное слово, отдает чем-то трупным. Непонятно почему, когда сошли с поезда и поехали на рикше в интернат, все время говорили про трофеи – отец сетовал на то, что не могут проехать через Дворцовую площадь – не по пути. А между тем, рассказывал родитель, на огромной площади перед дворцом императора Японии стояли русские пушки, специально построенные по такому случаю ангары с винтовками, саблями, казачьими пиками, отнятыми у государевой армии на маньчжурских полях. Хотели даже было поехать туда сначала, но все же передумали: и вещей много, и устали, и жара стояла страшенная – во Владивостоке такой не бывает. Рикша, коричневый и высушенный на жарком солнце до состояния стрекозы, что была приколота булавкой в комнате Арсения во Владивостоке, не сбавлял шага. Только широкополая шляпа покачивалась в такт бегу. Глядя на ее качающиеся соломенные поля, на равномерно мелькающие пятки рикши, Арсений почувствовал, что у него кружится голова, укачивало. Отец же неутомимо продолжал свои наставления:

– В первую очередь думай о вежливости, о ритуале! У них это называется «рэй». Рэй – первым делом. Наша семья занимает очень высокое положение, и все же то, что тебя приняли в эту школу, – большая честь не только для тебя, но и для всей нашей семьи! Надо помнить об этом всегда.

Арсений послушно хмыкал, кивал маленькой стриженной головкой, удивляясь тому, как хорошо отец все знает про Японию, и тому, как неутомимо бежит по раскаленному булыжнику рикша («А у нас не прижились! Еще бы – Владивосток – не ваш Токио, у нас вон какие сопки крутые и высокие!»), тому, как красиво сочетается на улицах вокруг Европа и Азия.

Рикша протрусил мимо какого-то красивого парка, спускавшегося с крутых склонов холма. Наверх вела такая крутая каменная лестница, что, как ни ерзал, как ни старался Арсений заглянуть снизу вверх, чтобы увидеть, что там, на вершине, ничего не получилось. Вход на лестницу был обрамлен высокими и тоже каменными воротами. Было понятно, что это именно ворота – чем еще могут быть два столба с перекладиной поверх, если сквозь проходит дорога, но вот ни забора вокруг, ни собственно воротин не было. Отца Арсений о странных воротах спрашивать не стал – мутило так, что не хотелось говорить совсем. Только подумал, что если в Токио есть ворота нормальные, обычные (путешественники проезжали мимо огромного и очень красивого храма с большими красными воротами), то почему бы и не быть таким странным? Ну, нет забора… А может, они и не воруют друг у друга? Тут у японцев все не так, не как у людей.

Рикша снова добавил рыси, и опустившийся на место ребенок затосковал. Что ждет его в этой Японии? Зачем он сюда приехал? Почему теперь его отцом должен стать какой-то Сакамото, ведь родной отец – суровый, худой, но на редкость сильный и властный Тимофей Николаевич Чен – жив и здоров? Эх, если бы все можно было понять… Но маленькая головка мальчика раскалывалась от обилия событий, мыслей, переживаний. А отец? Отец сказал терпеть и слушаться. Терпеть и слушаться. Значит, так и надо. А еще – учиться. Первым делом японскому языку. Ясно – по-русски здесь, похоже, никто не говорит. Ни на корабле, ни в поезде, пока добирались от Цуруги до Токио, – никто. Что делать, когда отец уедет и Арсений останется один? А как же с ними общаться тогда? Водицы не попросить!

Мальчик занервничал и посмотрел на отца, который все это время не переставал говорить.

– Давай делать упражнения! Вспоминай, чему я тебя учил. Ну-ка: что ты должен сказать при встрече?

Вовремя очнувшийся сын не сплоховал:

– Чен то мосимасу! Ёросику онэгай итасимасу!

– Молодец! – довольный Тимофей Николаевич похлопал его по плечу.

– Отец, пить очень хочется!

– Хорошо. А теперь скажи это по-японски.

Арсений на мгновение задумался, но быстро вспомнил (не зря отец хвалил за хорошую память и сообразительность):

– Мидзу-о кудасай!

– Молодец! Похоже, ты не опозоришь нашу семью. Но потерпи, мы уже скоро приедем.

Широкая дорога, похожая на долину, в которую стекались слева и справа крохотные одноэтажные квартальчики, кончилась. Перед огромным