Черты уходящего времени - Алексей Павлович Корчагин

командира взвода. В батарее не было офицеров младше него по возрасту и званию, должность была самая что ни на есть начальная для офицера, опыта работы у него практически не было. По этим вот причинам многие «шишки» сыпались только на его голову и не всегда заслуженно. А тут еще и обвинение в организации воровства ручки.

Слишком было уже то, что сыпалось на его голову каждый день, а ручка – это было уже чуть больше, чем перебор.

Я набрал воздух в легкие и ответил командиру:

– Нет не для Кадкина он ее воровал, а для меня.

– Кааак!, – выпучив глаза шепотом прокричал командир, – Ты что, комиссар, с ума сошел?

Самообладание ко мне вернулось. Пришлось уже его успокаивать и убеждать, что с ума я не сошел, а получилось все это как-то нелепо.

С последним он тоже согласился, выслушав мой рассказ, и, попросив подождать его немного, убежал к кому-то в штаб.

Впоследствии оказалось, что его совет со мной был частью заранее разработанной оперативной комбинации под названием «проверка на вшивость». Возглавлял эту операцию начальник штаба Пискарев, курировавший от руководства бригады нашу батарею.

Решение о проведении операции созрело по возвращении его из поездки в гарнизонную комендатуру, в ходе которой вскрылись новые обстоятельства.

Пискарев возил в комендатуру те самые 10 литров краски, компенсировавшие неудобства, связанные с кражей ручки, и прихватил с собой Корнейчука, чтобы постращать того лишний раз комендантом и уголовной ответственностью. На обратном пути из комендатуры Пискарев продолжал воспитательную беседу с Корнейчуком. Накручивая себя, он возмущался:

– И зачем тебе эта ручка понадобилась. Тебе что письмо написать нечем? Не может тебе командир ручку дать – приди ко мне, у меня их полно, я тебе любую дам.

Он подвел свой монолог к тому моменту, за которым должен был следовать ответ Корнейчука на его возмущения и тот не оплошал, объяснив начальнику штаба, что ручки для написания писем у него есть, а воровал он дверную ручку.

Пискарев был «тертый калач» и сразу смекнул, что каким бы хозяйственным или вороватым ни был боец – дверная ручка ему не нужна.

Помолчав несколько секунд. Он в лоб спросил Корнейчука:

– Для кого воровал ручку?

Корнейчук некоторое время молчал. Не пристало ему стучать на подельников, у него уже был определенный авторитет, но Пискарев за годы своей службы видел и не такие экземпляры. Он понимал, что Корнейчук рыба не крупная если ворует по мелочи, да и бегающие глаза говорили о том, что боец нервничает и надо его немного поддавить.

Какие кары он пообещал Корнейчуку уже не важно, важно то, что Корнейчук рассказал для кого он воровал ручку, как оказалось – дверную. О том, что я просил его скрутить ручку в части, он скромно умолчал, как потом выяснилось.

В ходе операции предполагалось выяснить комиссарскую сущность – и, в зависимости от того какой она окажется, принять принципиальное решение.

Пьесы с разоблачениями из этой операции не получилось. Можно много рассуждать почему, но правда написана выше. Кадкина жалко стало.

Командир батареи вернулся из штаба минут через тридцать, закрыл дверь в канцелярию, в которой мы были одни и, посмотрев на меня пристально несколько секунд ничего не выражающим взором, спросил:

– Ну, что, комиссар, докатился до ручки?

Мне было неудобно, я опустил глаза и начал было снова оправдываться:

– Да ведь я уже говорил…

Он не дал мне договорить, махнул рукой, отводя глаза в сторону и с сочувствием сказал:

– Да, понятно, – растягивая слово на букве «я».

Потом выдвинул один из ящиков стола и достал оттуда дверную ручку в виде гриба.

– На, комиссар, подарок, пользуйся. К сожалению, только одна, но, я думаю, тебе хватит.

Я взял ручку, повертел в руках, с деланным интересом, как будто никогда не видел подобных ручек, и пробурчал какую-то благодарность.

Судя по тому, что командир презентовал мне ручку, маятник судьбы качнулся в удачную для мены сторону. Это означало, что, разобравшись в ситуации начальники отнеслись с пониманием к этой эпопее с ручкой и мне не «угрожал» отъезд на Родину.

– А ты, комиссар, сам видел ручку, которую они для тебя воровали? – уже расслабленным тоном спросил комбат.

– Да, нет.

– А я уже сходил посмотрел, 37 марок стоит. Это же почти 40 литров пива – ужас какая дорогая. Ты сходи – глянь, ну, чтобы у тебя полное впечатление сложилось от всего этого. Может она тебе понравится, и ты ее на память купишь, – последние слова он говорил, уже захлебываясь от смеха.

Позднее командир признался, что решение принимали на совете у Пискарева. Рассудили так, если замполиту удалось за короткий срок завоевать авторитет у этих полукриминальных элементов (каковыми он также считали Корнейчука и Радченко), значит есть у него некоторые способности в управлении людьми. А такими политработниками не разбрасываются.

Хотя, с высоты прожитых лет, мне кажется, дело было в другом – просто, лишний скандал, с выносом вовне, никому в части не был нужен. Вот и списали эту историю за ненадобностью.

Комбат, отсмеявшись, и чтобы сменить тему, предложил по-деловому:

– Давай сходим в Ленинскую комнату, посмотрим, чего ты там понаписал про перестройку.

Зайдя в Ленинскую комнату и прочитав написанные на новых плакатах принципы перестройки в вооруженных силах, Смакотин задумчиво протянул:

– Дааа.

И сделав небольшую паузу продолжил:

– И кто это все придумывает? Доведут они страну до ручки, как вот тебя уже почти довели.

Сказав это, он оглянулся посмотреть не слышал ли его кто-то кроме меня, но в комнате были только мы с ним и тогда он снова заговорил, тщательно подбирая слова:

– Ты же знаешь, я человек простой, всегда иду в ногу с Партией…, но ежели ээ…, тогда оно, конечно, – и практически не прерываясь продолжил – Надо бы не только лозунги с принципами писать, не это главное, еще кто-то из древних сказал: «житие определяет сознание». Правильно я говорю?

– Ну, смысл очень точно передан. Практически точная цитата из Маркса.

– Мог бы кто-то и до него сказать. А то вон, все газеты изодрали на туалетную бумагу, – сказал он, как бы меняя тему разговора, и обернувшись к столу с подшивками, к своему удивлению, обнаружил вполне себе целые свежие газеты.

– О как, неужели новые плакаты подействовали? – удивленно спросил он, оборачиваясь уже ко мне.

Я его успокоил, рассказав о новом устном договоре с бойцами, достигнутом в ходе политических занятий.

– Теперь и я буду знать. А то всякое в жизни бывает, – и покачав головой добавил, – все-таки верно этот Маркс подметил про житие и сознание.

Мы еще некоторое время молча разглядывали новые плакаты, после чего Смакотин двинулся к выходу, на ходу предлагая мне:

– Пойдем лучше в нарды партейку сыграем, и я побегу в автопарк пока Корнейчук снова чего-то не перепутал.

Про ручку как-то все быстро забыли и я радовался, что все для