Пропавший легион. Император для легиона - Гарри Тертлдав

его стали печальными и добрыми, как при мысли о старой возлюбленной. – Но ты прав, это был настоящий лев и хороший воин. Цезарь, – повторил он задумчиво. – Если Гаврас сделает свое дело хотя бы наполовину так хорошо, как делал его Цезарь, наши имена появятся в большем количестве книг, чем Горгидасу может присниться. Вместе с несколькими медными монетками этого вполне хватит на стаканчик вина.

– Насмешник, – фыркнул трибун, хотя в душе готов был признать, что центурион говорит правду.

…Марк лежал рядом с Хелвис в палатке, и лицо у него было счастливое. Он слушал шум прибоя, но слышал лишь свой учащенный пульс. Хелвис вздохнула тихо, с каким-то животным удовлетворением.

– Почему наша жизнь не может всегда быть такой, как сейчас? – спросил трибун, обращаясь больше к какому-то невидимому собеседнику, чем к Хелвис или самому себе. Он не думал, что она слышит его, и нежно коснулся ее лица, размышляя о том, как сгладить шероховатости в их отношениях. Да и возможно ли это? Она все еще оставалась для него загадкой, и как бы близко ни соприкасались их тела, всегда оставалось между ними какое-то расстояние. Это огорчало Скавра, но помочь беде он не мог. Трибун взглянул на Хелвис – что могло скрываться в ее глазах?

Мягкое и гладкое тело ее скользнуло к нему, а голос прозвучал серьезно:

– Много хорошего и доброго может идти от любви, но от нее же идет и немало зла. Каждый раз, начиная, мы просим Фоса-Игрока помочь и ставим на добро. В этот раз мы победили.

Скавр изумленно заморгал в темноте палатки: услышать вдумчивый ответ он ожидал сейчас меньше всего. Намдалени призывали своего Игрока, чтобы оправдать все происходящее в мире, где добро и зло существовали на равных. Будучи уверены, что Фос в конце концов победит, они тем не менее готовы были считать свои души ставками в его игре, чтобы победа была окончательной. Сравнение, вынужден был признать Марк, вполне уместное, и все же оно не сделало Хелвис ближе, а лишь подчеркнуло разницу между ними. Она обращалась за объяснениями к богу точно так же, как тянулась за полотенцем, чтобы вытереть руки.

Все его тревожные мысли исчезли, когда они обняли друг друга и руки ее нежно заскользили по его спине. Он ощутил ее теплое дыхание, когда она прошептала ему прямо в ухо:

– Слишком многие вообще не знают добра, милый. Будь же благодарен за то, что мы изведали его.

Хотя бы один раз он не смог возразить ей. Его губы коснулись ее губ.

Получив в руки корабли, Туризин Гаврас стал использовать свой новый флот против кораблей города. Он надеялся, что моряки столицы последуют за теми, кто был на острове Ключ и поднимут восстание против Сфранцезов. Несколько капитанов присоединились к Гаврасу, приведя с собой корабли и команды, но Тарон Леймокер, больше своим личным примером, прославленной неподкупностью и благородством, нежели чем-либо иным, удержал костяк флота за Ортайясом и его дядей. Морские сражения оказались более ожесточенными, чем осада, которая пока что не давала никаких результатов. Атаки и контратаки следовали одна за другой – галеры горели и тонули, раздутые трупы выбрасывало на берег, как суровое напоминание о том, что война на море может быть не менее страшна, чем на суше.

Командовал флотом Ключа на удивление молодой человек весьма приятной наружности, о чем ему было хорошо известно. Как и большинство знатных людей, с которыми познакомился Скавр, этот видессианин, Элизайос Бурафос, был отнюдь не прост, и гордость его бывала оскорбительна.

– Я думал, мы пришли сюда, чтобы помочь тебе, – заявил он Гаврасу на одном из утренних офицерских советов, – а не воевать за тебя!

Марку пришло на ум, что, возможно, Бурафос думает о сегодняшних потерях.

– Ну, и что ты хочешь, чтобы я делал? – поинтересовался Туризин. – Пошел на штурм стен? На это требуется в пять раз больше людей, чем у меня есть, и тебе это хорошо известно. Но с помощью твоих кораблей я не позволю чернильным душам доставить в Видессос ни горсти олив, ни фляги вина. В городе начнется голод…

– Так оно и будет, – ядовито усмехнулся Элизайос. – Зато йорды разжиреют. Они будут толстеть с каждым днем, пожирая твои западные территории, пока ты сидишь здесь и ждешь черт знает чего.

За столом воцарилось молчание. Бурафос открыто сказал то, о чем каждый из присутствующих и сам думал не раз. В гражданской войне Сфранцезы и Гаврас собрали всех солдат, которых смогли найти, оставив провинции на волю судьбы. Быть может, у них еще хватит времени, чтобы собрать все силы в кулак, после того как Император победит, но вот останется ли еще к тому моменту кого собирать?..

– Клянусь Фосом, он прав, – сказал Ономагулос. Как и у других офицеров Туризина, у Баанеса было много земель на западе. – Если я услышу, что эти волки появились у стен Гарсавры, пусть Скотос убьет меня, если я не соберу своих солдат и не уведу их домой, чтобы защитить свой город.

Император медленно встал. Его глаза пылали гневом, но он держал себя в руках, и каждое произнесенное им слово падало тяжко, как удар молота:

– Баанес, если ты уведешь своих солдат к себе домой или к черту на рога, ты действительно будешь убит, но отнюдь не Скотосом. Клянусь, я сделаю это своими собственными руками. Ты присягал мне, ты простерся передо мной в знак верности – и не можешь нарушить эту клятву, когда тебе вздумается. Ты понял меня, Баанес?

Ономагулос впился в Туризина горящими глазами, тот ответил взором не менее яростным. Маршал обвел собравшихся взглядом в поисках поддержки.

– Я понял тебя, Туризин. Что бы ты ни приказал, я, разумеется, повинуюсь.

– Хорошо. Больше не будем говорить об этом, – ответил Гаврас ровно и продолжил совет.

– Неужели он так и оставит это? – прошептал, как бы не веря своим ушам, Гай Филипп на ухо Скавру.

– Это просто Ономагулос, он всегда так разговаривает, – шепнул трибун в ответ, хотя и сам был встревожен. Баанес все еще обращался с Туризином Гаврасом как с маленьким мальчиком.

Возвращаясь в римский лагерь, Скавр думал о том, что может сделать Император, чтобы Баанес изменил свой тон. Однако все размышления его на эту тему прервал Квинт Глабрио, встретивший трибуна и Гая Филиппа за палисадом.

– Что случилось? – тут же спросил Марк, увидев застывшее лицо младшего центуриона.

– Я… ты… – начал было Глабрио и не смог продолжать. Голос у него прервался, он махнул рукой странным жестом, означающим одновременно и отвращение, и отчаяние, затем повернулся и ушел, оставив своих командиров в полном недоумении.

Скавр и Гай Филипп обменялись удивленными взглядами и двинулись за ним. Глабрио всегда был невозмутим. Они никогда