Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе - Лорен Грэхэм

В ретроспективе ясно, что дискуссии, обсужденные в этой книге, выявляют очень разные, даже противоречивые аспекты советского общества. Если заинтересоваться в первую очередь тем, как советская система политического контроля над интеллектуалами создала ситуацию, в которой беспринципные карьеристы смогли оказывать огромное влияние на некоторые научные области, то следует обратиться к делу Лысенко. Здесь можно найти обильные доказательства того вреда, который был нанесен науке централизованной политической системой, в которой принцип контроля был возведен на уровень самой научной теории. Дело Лысенко было одним из наиболее вопиющих в наше время, когда ученым отказывали в их праве оценивать ценности научной теории. Все возрастающий политический характер, который принимает наука, не может быть оправданием для введения контроля над оценкой адекватности конкурирующих научных объяснений. Решающее слово здесь должно принадлежать ученым.

Основной моей целью при написании этой книги было, однако, не новое обращение к этой репрессивной стороне истории советской науки; тем, кого интересует именно этот аспект, я посоветовал бы обратиться к книгам Д. Жоравского и Ж. Медведева о Лысенко. Вместо этого я пытался подчеркнуть более интересные с философской, а не драматические с политической точки зрения аспекты отношений между советской философией и наукой. Просматривая литературу за последние 40 лет, я попытался сосредоточить свое внимание на лучших, а не худших с точки зрения интеллектуальной ценности работах. Я бы поступил точно так же, если бы изучал отношение картезианства к науке в XVII–XVIII вв. или перипатетизма к науке в Средние века.

В комментариях к одной из моих статей по советской науке советский физик В. А. Фок писал (Fock V.A. Comments // Slavic Review. 1966. Sept. Р. 411–413), что Грэхэм уделил основное внимание «той части дискуссии, которая проходила на высоком научном уровне, а не тем статьям и мнениям, которые он (Грэхэм) правильно описывал, как „оскорбительные пародии на интеллектуальные исследования“ (особенно многочисленные в темный период с 1947-го до начала 50-х)». Это означает, что я редко брал интересные и необходимые темы из газет, популярных политических журналов или учебников марксизма-ленинизма. Вместо этого я обращался к серьезным монографиям, и журнальным статьям советских ученых и, где это было возможно, к работам советских естествоиспытателей.

Некоторым моим читателям этот подход может показаться необоснованным. У читателей, убежденных в том, что все ссылки советских ученых на диалектический материализм были не чем иным, как следствием политического давления, могут возникнуть сомнения в возможности достижения чего-либо ценного в результате изучения работ, в которых советские ученые пытались показать отношение марксистской философии к их работе.

Я убежден тем не менее, что немало видных советских естествоиспытателей считают диалектический материализм плодотворным подходом к изучению природы. Они исследовали многие проблемы интерпретации природы, которыми занимались ученые и философы других стран и времен, и они постепенно выработали и улучшили философию естествознания до такой степени, что она непременно продолжала бы существовать и развиваться, даже если и не поддерживалась бы Коммунистической партией. Эта независимая и неофициальная сторона диалектического материализма может быть раскрыта лишь при изучении научной литературы, а не политико-идеологических источников. Лишь признавая научные истоки многих советских работ по диалектическому материализму, можно прийти к пониманию причин столь значительных разногласий среди советских ученых по философским интерпретациям таких вопросов, как психология восприятия, природа Вселенной и соотношение неопределенности в квантовой механике.

Когда в 1972 г. было опубликовано первое издание настоящей книги о диалектическом материализме и советской науке, казалось, что советские ученые и философы успешно выйдут из-под строгого политического контроля и вступят в новый, намного более свободный период. К сожалению, эти надежды не оправдались (Примеч. — Этот вывод был сделан мною в 1985 г., и он не отражает моих сегодняшних представлений, о которых читатель может судить по новому предисловию, написанному мною в 1989 г. специально для издания книги на русском языке. — Авт.). Напротив, за последние годы политический контроль над советскими учеными снова усилился. Хотя диалектический материализм продолжает оставаться доктриной, интересной с интеллектуальной точки зрения, на политическом уровне он потерпел крах, поскольку является доктриной деспотического и недемократического государства. В руках официальных идеологов (в противоположность серьезным естествоиспытателям и философам) он превратился, по существу, в государственную религию. Сомнительно, что интеллектуалы в политически свободных частях мира будут уделять диалектическому материализму то серьезное внимание, которого он заслуживает, так как главным его выразителем является государство, отказывающее своим интеллектуалам в элементарных правах, таких, как свобода слова, политического выбора и передвижения. Такие науки, как психиатрия, все еще извращаются в СССР, оставаясь инструментом политических властей. Диссиденты объявлены душевнобольными, исходя из того, что любой умственно полноценный человек признает достоинства советской системы. Ученые, защищающие права человека и демократию, такие, как Андрей Сахаров, подверглись преследованиям.

Авторитарная политика СССР привела к тому, что многие интеллектуалы в этой стране потеряли интерес к диалектическому материализму и марксизму вообще. Это случилось, как только прогрессивная и новаторская доктрина приняла на официальном уровне схоластический и ортодоксальный характер.

Большая часть политического контроля над советской наукой сегодня затрагивает политическую деятельность отдельных ученых, а не внутреннее содержание самой науки. Таким образом, пока советский ученый не выражает сомнений в советской системе или не выступает против советской внутренней или внешней политики, он (или она) может довольно свободно писать по вопросам науки и даже ее философии. Однако за последние годы возросла угроза догматизации даже внутренних вопросов науки, хотя одновременно с этим постоянно возрастало влияние «эпистемологистов». Возвращения к жестокому контролю сталинского периода не наблюдается, однако не наступает и время интеллектуальной свободы, когда ученые могли бы исследовать все вопросы диалектического материализма, не опасаясь вмешательства со стороны партии.

Перед тем как перейти к заключительным замечаниям по рассмотренным здесь проблемам, было бы уместно отметить, что современный диалектический материализм имеет несколько серьезных недостатков. Не говоря о политических препятствиях, которые он все еще встречает в СССР, наибольшим недостатком, проявляющимся почти регулярно, является его слабость перед лицом критики со стороны приверженцев философского реализма. Многие естествоиспытатели и философы во всем мире полностью принимают диалектико-материалистические положения о существовании объективной реальности, но одновременно отказываются признать себя диалектическими материалистами. Причины этого отказа лучше всего выявляются в анализе ленинского определения материи: «Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них».

Философский реалист мог бы ответить Ленину, что он полностью согласен с тем, что объективная реальность существует, что также существуют «объекты вне сознания» и что в мире не существует ничего сверхприродного. Откуда, продолжит он, появилось слово «материя»? Реалист заметит далее, что он предпочитает этому термину термин «объективная реальность», так как ему ясно, что такие понятия, как сознание и абстракции реальны, но для него далеко не ясно то, что они материальны.

Критика, выдвинутая философским реалистом, показывает, что ленинское определение материи характеризует ее отношение к субъекту и не содержит определения самой материи. Есть вполне достаточные причины полагать, что Ленин хорошо это понимал, но тем не менее принял «относительное определение» материи, так как все альтернативы были легко уязвимыми для критики. Дело в том, что ленинское определение материи является и сильной и слабой сторонами диалектического материализма. Сильной стороной этого определения является то, что оно не зависит от уровня развития естествознания и, таким образом, приобретает намного большую непреходящую ценность. Если бы диалектические материалисты попытались определить саму материю — то есть в совокупности ее свойств, — то в конце концов это определение устарело бы с изменением наших знаний об этих свойствах, так же как устарели все предыдущие определения предшествующих материалистов (например, определения греческих атомистов, которые представляли материю состоящей из неделимых частиц). Ленин считал материю неисчерпаемой в ее свойствах и, таким образом, неопределяемой в терминах этих свойств. Это положение является одним из наиболее важных различий между диалектическими материалистами и механическими материалистами. В ленинской позиции преодолевалась изначальная устарелость предыдущих определений материи, но в то же время эта позиция давала возможность для критики диалектических материалистов за их неспособность показать превосходство термина «материя» над термином «объективная реальность».