Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе - Лорен Грэхэм

Вторая характеристика науки заключается в том, что она изучает не только те объекты, которые уже освоены в наличной практике, но и те, которые могут быть включены в будущую деятельность, могут предстать в качестве предмета массового освоения лишь на последующих стадиях развития цивилизации (часто даже не в ту историческую эпоху, в которую они были открыты).

В этом смысле наука постоянно предъявляет человечеству предметный мир будущего практического освоения. Объекты, которые она изучает на переднем крае фундаментальных исследований, могут быть непривычными и непонятными для обыденного здравого смысла, а формируемые ею представления о мире и методах его познания существенно не совпадать с представлениями и нормами, укорененными в обыденном сознании данной исторической эпохи.

Поэтому всегда возникает проблема включения научных открытий в культуру, их состыковки с доминирующими в культуре того или иного общества мировоззренческими установками. Такое включение во многом осуществляется благодаря процедуре философского обоснования фундаментальных научных открытий. Важно зафиксировать при этом, что философское обоснование не является какой-то излишней и чуждой для науки идеологической процедурой. Оно включается в саму ткань развития науки и при построении новых фундаментальных теорий входит в их содержание в качестве особых интерпретирующих положений.

Даже тогда, когда теория, казалось бы, построена, когда на ее основе уже делаются расчеты и эмпирические предсказания, философско-методологические споры вокруг нее могут вестись длительное время, пока не будет получена такая интерпретация, которая позволит адаптировать принципы и представления теории к наличной культурной традиции.

Чаще всего те философские идеи, которые целенаправляли процесс формирования новых научных представлений, Используются и как их обоснование. Но совпадение философской эвристики и философского обоснования не является обязательным. Может случиться, что исследователь использовал одни философские идеи и принципы в своем поиске, а затем обнаруженные им результаты получают другую философскую интерпретацию и только после этого обретают признание и включаются в культуру.

Более того, в процессе исторического развития науки обосновывающие теорию философские идеи и принципы могут уточняться и даже пересматриваться. Сегодня мы уже не включаем в обоснование механики философские идеи механицизма, которые сыграли огромную роль в становлении этой теории и ее последующем функционировании в европейской культуре XVIII столетия. Такая трансформация философского обоснования научных теорий не должна вызывать удивления, если учесть, что трансляция научного знания в культуре и его применение в практике, во-первых, может изменять первоначальный статус знания (фундаментальные теории порождают спектр приложений, имеющих непосредственный выход в практику, включаются в систему образования, воздействуют на различные сферы духовной культуры и т. д.), во-вторых, наличные знания могут использоваться в различных типах общества с различными культурными традициями, причем это могут быть как общества, сменяющие друг друга исторически и имеющие прямую преемственность, так и сосуществующие в одном историческом времени, но различные по своим корням и истокам.

При изменении социокультурной среды, в которой сформировалась научная теория, как правило, подвергается критическому анализу и система ее философских оснований.

Таким образом, всегда существуют проблемы увязки фундаментального научного знания, его философских оснований и мировоззренческих ориентаций, доминирующих в культуре того или иного общества.

Чтобы наука успешно развивалась, необходима такая система мировоззренческих установок, которая не запрещает, а, наоборот, стимулирует научный прогресс, сопровождающийся постоянным пересмотром ранее сложившихся представлений о мире.

Казалось бы, марксистская философия, выступая ядром мировоззрения, которое изначально утверждалось как научное, ориентированное на научный способ понимания мира, должна быть максимально открыта для достижений естествознания. Однако в этой связи возникают вопросы: почему же стали возможны известные факты неприятия генетики и кибернетики, поддержки неадекватных интерпретаций теории относительности, релятивистской космологии и т. д., которые провозглашались от имени диалектического материализма?

С этими вопросами сталкивается любой исследователь, анализировавший проблему отношения диалектического материализма к естествознанию, их часто задают в студенческих аудиториях.

Стандартный ответ обычно состоит в том, что по своей сути диалектико-материалистическая философия противоречила тем ее догматическим версиям, от имени которых отвергались достижения науки. Но тогда возникали новые вопросы: почему стала возможной и государственно санкционированной догматизация марксизма?

Сегодня благодаря второй (после XX съезда) волне критики сталинизма и более глубокому и объективному исследованию нашей истории мы лучше понимаем истоки и основные этапы того оглупления философии, ее догматизации и упрощения, которые происходили во время сталинских деформаций социализма.

В книге Л. Грэхэма содержится анализ многих важных аспектов этого процесса. Он перекликается с результатами, которые были получены в последнее время советскими историками науки, изучавшими судьбы диалектического материализма на рубеже 20—30-х годов[1069].

Процессы становления в эти годы административно-командной системы сопровождались ужесточением идеологического контроля за всеми сферами духовной жизни общества. И первым подпала под этот контроль философия.

Была насильственно оборвана традиция взаимосвязи философии марксизма с предшествующими ей достижениями философской мысли и всей историей культуры. Под флагом превращения философии в достояние широких масс осуществлялась вульгаризация марксистской философии, ее превращение в идеологический катехизис.

Начало было положено еще деятелями Пролеткульта, которые ратовали за «организованное упрощение» философии, чтобы полностью поставить ее на службу пролетариата. Весьма пагубно сказался на развитии марксистской философской мысли и отказ от диалога с немарксистскими направлениями, в том числе и с представителями религиозно-философской мысли в России. Высылка в 1922 г. философов и социологов (Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, С. И. Булгаков и другие), стоявших в оппозиции к материализму и официальной идеологии, отнюдь не способствовала углубленной разработке потенциала марксистской философской мысли в нашей стране. Тенденция бороться с оппонентами «не оружием критики, а критикой оружия» начинала нарастать и развернулась во всю ширь в годы сталинских репрессий. Философские дискуссии 30-х годов проходили в обстановке ужесточающегося административного контроля за мыслью и были больше похожи на поиск или искоренение врагов, чем на научно-философские споры. Собственно философские проблемы в них часто служили лишь некоторым фоном для наклеивания ярлыков «злостного врага марксизма», «идеологического противника», «прихвостня буржуазной идеологии». По носителям таких ярлыков открывался «беспощадный большевистский огонь», и им давался «решительный отпор».

В 30—40-е годы утверждался примитивный дилетантизм и крайне упрощенческий подход к философии. Любое нестандартное философское размышление воспринималось как уклонение от генеральной линии, а любой шаг в сторону воспринимался как побег в идеологически чуждый лагерь. Совершивший этот шаг чаще всего попадал под репрессивное воздействие. Людей не только увольняли с кафедр, но и просто уничтожали. Погибли в сталинских застенках и лагерях Н. А. Карев, И. К. Луппол, С. Ю. Семковский, Я. Э. Стэн, Г. Г. Шпет, П. А. Флоренский и многие другие мыслящие философы. Был лишен возможности преподавать философию А. Ф. Лосев. Некоторое время в конце 40 — начале 50-х годов ему было разрешено читать лекции в МГУ на философском факультете, но затем он был снова удален как философ-идеалист, и ему было позволено преподавать только латинский язык в медицинском институте.

В качестве «вершины марксистской философской мысли», «энциклопедии марксизма-ленинизма» была объявлена четвертая глава «Краткого курса истории ВКП(б)» «О диалектическом и историческом материализме», вышедшая затем за подписью И, В. Сталина отдельной брошюрой.

От официальной советской философии требовалось, чтобы ее исследования сводились к раболепным комментариям этой работы, написанной в стиле катехизиса, и к ее использованию в качестве «образца анализа» любых явлений.

Более или менее профессиональные труды выходили еще в сфере истории философии, но и в этой области был наведен «идеологический порядок». Две кампании 1944 и 1947 гг. ввели историко-философские работы в официальное русло вскрытия ошибок и наклеивания идеологических ярлыков на мыслителей прошлого, обличения и ругани в адрес современных философов-немарксистов. Ни о каком диалоге, сколь-нибудь серьезной аргументированной дискуссии со своими оппонентами не могло быть и речи. В 30—40-е годы окончательно утвердилась изоляционистская установка, согласно которой единственно правильной и истинной философией объявлялась сталинская трактовка марксизма. Те работы, которые были написаны в русле марксистской традиции, но хоть немного отклонялись от общепринятой упрощенческой нормы, объявлялись ревизионистскими, и с ними велась яростная борьба. Что же касается мировой философской мысли, то фактически она рассматривалась как набор ошибок, среди которых строгий философ-наставник, овладевший сталинским методом, должен был находить недостатки и отдельные «рациональные зерна», классифицируя их в соответствии с чертами диалектики и материализма, изложенными в четвертой главе «Краткого курса истории ВКП(б)».