Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе - Лорен Грэхэм

В качестве «вершины марксистской философской мысли», «энциклопедии марксизма-ленинизма» была объявлена четвертая глава «Краткого курса истории ВКП(б)» «О диалектическом и историческом материализме», вышедшая затем за подписью И, В. Сталина отдельной брошюрой.

От официальной советской философии требовалось, чтобы ее исследования сводились к раболепным комментариям этой работы, написанной в стиле катехизиса, и к ее использованию в качестве «образца анализа» любых явлений.

Более или менее профессиональные труды выходили еще в сфере истории философии, но и в этой области был наведен «идеологический порядок». Две кампании 1944 и 1947 гг. ввели историко-философские работы в официальное русло вскрытия ошибок и наклеивания идеологических ярлыков на мыслителей прошлого, обличения и ругани в адрес современных философов-немарксистов. Ни о каком диалоге, сколь-нибудь серьезной аргументированной дискуссии со своими оппонентами не могло быть и речи. В 30—40-е годы окончательно утвердилась изоляционистская установка, согласно которой единственно правильной и истинной философией объявлялась сталинская трактовка марксизма. Те работы, которые были написаны в русле марксистской традиции, но хоть немного отклонялись от общепринятой упрощенческой нормы, объявлялись ревизионистскими, и с ними велась яростная борьба. Что же касается мировой философской мысли, то фактически она рассматривалась как набор ошибок, среди которых строгий философ-наставник, овладевший сталинским методом, должен был находить недостатки и отдельные «рациональные зерна», классифицируя их в соответствии с чертами диалектики и материализма, изложенными в четвертой главе «Краткого курса истории ВКП(б)».

Именно этот тип идеологически стерильного и бесплодного философствования был той основой, которая порождала негативное отношение к новым достижениям фундаментальных наук. Такое отношение возникало как результат привычного стремления не выходить за рамки дозволенного, стереотипно зафиксированного в уже сложившихся представлениях о мире. Новые фундаментальные открытия, радикально меняющие такие представления, воспринимались с опаской, тем более что они были связаны с общим потоком развития мировой науки и при желании их всегда можно было обвинить в «идеологически чуждых» истоках. Учитывая, что потеря профессионализма и воинствующий дилетантизм становились нормой, тяготение к упрощенным пониманиям и неумение разобраться в сути той или иной- новой фундаментальной теории создавали благоприятные предпосылки для вульгарных оценок и наклеивания идеологических ярлыков на научные достижения.

Следует учесть также и то обстоятельство, что административно-командная система насаждала в науке монополизм и создавала благоприятную среду для борьбы за лидерство путем идеологических и политических обвинений. Борьба Т. Лысенко с Н. И. Вавиловым, И. И. Шмальгаузеном и другими выдающимися советскими учеными служит ярким, но, к сожалению, не единственным примером такого рода.

В применении стиля «философствования», основанного на выдергивании отдельных цитат и наклеивании идеологических ярлыков, преуспевали многие карьеристски настроенные ученые, боровшиеся за монопольное положение в своей области. В атмосфере этой борьбы с применением политических ярлыков проходили все дискуссии 30—40-х и начала 50-х годов.

По этому поводу Л. Грэхэм делает в своей книге весьма меткое и уместное замечание: «Советские естествоиспытатели часто справедливо критиковали советских философов, хотя последние иногда вносили действительный вклад в разбираемые дискуссии. Стоит отметить, что наибольшую угрозу для советского естествознания в конце 40 — начале 50-х годов представляли не профессиональные философы, как часто думают, а третьесортные ученые, стремившиеся завоевать благосклонность Сталина»[1070].

Кампанию критики теории резонанса возглавили, например, химики В. М. Татевский, М. И. Шахпаронов и Г. В. Челинцев, объявившие эту теорию махистской, противоречащей марксистско-ленинскому мировоззрению.

На печально известной павловской сессии 1950 г., итогом которой были запреты многих важнейших направлений в физиологии, в роли главных хранителей «единственно правильной» материалистической линии выступили академик АМН СССР К. М. Быков, профессора-биологи А. Г. Иванов-Смоленский и Э. М. Айрапетян. Объектом их нападок стали работы крупнейших ученых-физиологов Л. А. Орбели, П. К. Анохина, И. С. Бериташвили и других. Стандартными «аргументами» в проработочной критике были, например, такие: ученые занимались разработкой не наследия Павлова, а собственных проблем, не учли гениальной работы Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», в качестве методологии конкретных исследований использовали идеализм и дуализм и т. п.

Кампанию, начатую Лысенко и его сторонниками против генетики, продолжили их последователи в других областях биологии. В цитологии, например, начала усиленно пропагандироваться так называемая теория О. Б. Лепешинской. Инициаторами среди биологов выступили академик АМН СССР Н. Н. Жуков-Вережников и доктор биологических наук И. Н. Майский, которые активно боролись против убедительных доказательств научной несостоятельности учения О. Б. Лепешинской. В борьбе за «новое учение» использовался испытанный набор обвинений: оппонентам О. Б. Лепешинской наклеивались ярлыки физиологических идеалистов и врагов диалектико-материалистического способа мышления.

Из сказанного, конечно, не следует, что «профессионалы» по ведомству сталинской трактовки диалектического материализма не принимали активного участия во всех этих кампаниях. Напротив, они в тесном союзе с упомянутыми специалистами-естественниками активно трудились на фронтах наступления на подлинную науку. М. Б. Митин, А. А. Максимов, а вслед за ними многочисленные отряды сталинских философов включились в борьбу за мичуринскую биологию против вейсманистов-морганистов, за искоренение «антипавловской физиологии», за отстаивание «великих открытий» Лепешинской о возникновении клетки из доклеточного вещества и т. д.

Сложился направляемый Сталиным и Ждановым[1071] союз невежественных философов и карьеристов из среды естествоиспытателей, благодатной почвой для которого была репрессивная система социального и идеологического контроля, постоянно выпалывавшая ростки философской и научной мысли.

А такие ростки возникали даже в те суровые и трагические для нашей науки годы. К ним, например, можно отнести статью известного физика-теоретика М. А. Маркова, напечатанную в 1947 г. в журнале «Вопросы философии». Она была нестандартна не только в том смысле, что раскрывала глубокий философский смысл современной, квантово-релятивистской физики (об этом подробно сказано в книге Л. Грэхэма), но и в том отношении, что М. А. Марков выделил чрезвычайно важную и усиленно искоренявшуюся сталинистами идею классического марксизма — принцип, согласно которому объективная реальность всегда дана нам не в форме созерцания, а в форме практики. М. А. Марков убедительно раскрыл эвристический потенциал этого принципа при философском осмыслении достижений физики XX в. Последующая полемика вокруг статьи М. А. Маркова (о которой также весьма обстоятельно написал в своей книге Л. Грэхэм) завершилась, как это было принято в те годы, «организационными мерами»: главный редактор журнала «Вопросы философии» Б. М. Кедров, поддерживавший идеи статьи и организовавший ряд других дискуссионных публикаций (в частности, публикацию И. И. Шмальгаузена), был отстранен от руководства журналом.

В книге Л. Грэхэма можно прочитать и о других фактах оппозиции сталинистским опошлениям философии марксизма и ее отношения к естествознанию. Заслуживают внимания те разделы, в которых рассказано об исследованиях выдающихся советских психологов Л. С. Выготского, А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьева и С. Л. Рубинштейна, физиолога П. К. Анохина, о позициях некоторых философов и ряда естествоиспытателей по проблеме интерпретации квантовой механики (дискуссии Д. И. Блохинцева и В. А. Фока, позиция М. Э. Омельяновского, исходившего, хотя и с некоторыми, затем преодоленными непоследовательностями, из установки доверия к достижениям науки, которые философия призвана осмысливать, но не отвергать)[1072].

И все-таки исключения из правил не отменяли самого правила — сложившейся в годы сталинизма традиции использовать философию в функции интеллектуального полицейского по отношению к науке. Чтобы сломать эту традицию, необходимо было возрождение марксистской философии, ее очищение от сталинистских деформаций.

Началом этого процесса стал период преобразований в советском обществе середины 50-х — начала 60-х годов. Критика сталинизма на XX съезде и общий подъем духовной жизни общества в этот исторический период создали предпосылки для активной философской работы. Первоначально она протекала медленно, не выходя за рамки привычных стереотипов.