Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер высоко подпрыгнул и стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные дамы даже визжали от восторга.

Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой-то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.

– Ты чувствуешь? – обратилась к ней Галина Васильевна.

– Что-то пригорело? – испуганно спросила Дашенька Канищева.

Галина Васильевна отвернулась: что могло пригореть в ее гостиной?

Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже, не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.

А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех, однако, стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.

Знаменитый дирижер остановился – выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что-то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же, все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно – глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:

– Горит! Он горит, товарищи!

Все разом обернулись.

Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.

На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью «Хирург» был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная типографски исполненная надпись внизу: «Входите!». Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, Седой – все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.

– Я за границей больше недели находиться не могу – запить могу. Чистота эта – плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, – потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.

– Вот я и говорю: шесть лет – это срок! – горячо поддержал Седой. – Истосковался мальчонка вдали от дома.

– А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой – огромные нагрузки, – высказался Прибыловский.

С этим были согласны и супруги Печенкины, и Седой, они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.

– Не надо было этот оркестр приглашать, – неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.

– При чем тут оркестр? – не понял Владимир Иванович.

– При том! – нервно воскликнула Галина Васильевна. – При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться… Дунаевский, между прочим, – наша классика!

Хирург появился неожиданно – вывернулся из‑за угла – в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, Седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая внимания, выхватил бычок и, пряча его в кулаке, указал на дверь – на плакат, на надпись «Входите!», проговорил укоризненно:

– Входите, что же вы не входите?

Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:

– Значит, так… Комплекты белья постельного – триста штук. Судна подкладные – пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, – одна штука. Памперсы взрослые – сколько сможете…

Прибыловский торопливо записывал.

– Завтра будет, – ответил Печенкин.

– Завтра воскресенье, – напомнил Прибыловский.

– Завтра будет, – повторил Печенкин.

– Завтра будет, – повторил Прибыловский.

Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:

– Ну, в общем, это… С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас… В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают…

Мужчины разом вздохнули, Галина Васильевна всхлипнула, но расчувствоваться хирург им не позволил.

– А что с ним дальше было? – неожиданно спросил он.

Все смотрели непонимающе.

– С кем? – спросил Печенкин.

Хирург пожал плечами:

– Ну с этим, Муцием Сцеволой…

Владимир Иванович растерянно улыбнулся:

– А он дальше не читал… Я остановил… Что там дальше было…

– А вы в мединституте разве латынь не учили? – поинтересовался Седой.

– Да чего мы там учили… – отмахнулся хирург.

– Так мы Илью попросим, он переведет, что там дальше было! – нашелся Владимир Иванович.

– Не надо! – взволнованно остановила его Галина Васильевна.

– Вот я про то и говорю: что он дальше там делал, чтобы знать заранее, а то… – Хирург неожиданно замолчал и смущенно поскреб макушку.

Прибыловский выхватил из кармана мобильный и стал набирать какой-то номер. Хирург скривился и закончил:

– А то он, это… Он в Мавзолей попросился…

– Кто? – не поняла Галина Васильевна.

– Сын ваш.

– В какой Мавзолей? – не понял Владимир Иванович.

Хирург слабо улыбнулся:

– Ну в тот, наверно, который в Москве? Другого у нас пока нет…

– В Кремле, – подсказал Седой.

– Не в Кремле, а рядом с Кремлем, на Красной площади, – уточнил Прибыловский.

– Я и говорю, – важно кивнул Седой.

Печенкин взглянул на Прибыловского:

– Кто у нас в Кремле?

– В Кремле у нас Бусыгин, Черевичко, Кац, – доложил секретарь-референт.

Хирург засмеялся, махнул рукой, удивляясь такой непонятливости.

– Да не в Кремль он попросился, а в Мавзолей!

– Кто у нас в Мавзолее? – вновь обратился Печенкин к Прибыловскому.

– В Мавзолее у нас Ленин, – доложил секретарь-референт.

Владимир Иванович знал, что в Мавзолее – Ленин, но, судя по выражению лица, все равно ничего не понимал. Он так и сказал:

– Ничего не понимаю.

– Что же тут понимать, Володя! – теряя терпение, воскликнула Галина Васильевна. – Я была в Мавзолее, ты был, все были…

– Я четыре раза был, – сообщил Прибыловский, продолжая набирать какой-то номер.

– А ты вспомни, куда мы первым делом стремились попасть, когда в Москву приезжали? В Мавзолей! – все пыталась достучаться Галина Васильевна до своего обалдевшего мужа.

– А что там еще смотреть, в этой Москве? Только Мавзолей, – успел вставить Седой, пока Галина Васильевна переводила дыхание.

– А куда иностранцев везли? – продолжала она. – В Мавзолей! А Илюша – он же практически иностранец! В Мавзолей, в Мавзолей!

Прибыловский поднял палец, призывая к тишине, и стал громко повторять то, что ему сообщалось по телефону:

– «Гай Муций Сцевола – легендарный герой борьбы римлян против этрусков (конец шестого – начало пятого века до новой эры). Пробравшись в стан врага, юноша хотел убить этрусского царя Парсену, но попал в плен. Желая доказать, что он не боится боли и смерти, Гай Муций сам опустил руку в огонь и, пока рука тлела, не издал ни единого звука». Всё. – Прибыловский спрятал мобильный.

– А про Мавзолей – ничего? – с надеждой спросил хирург.

– Всё, – повторил Прибыловский.

– В Мавзолей! – сказала Галина Васильевна, глядя на мужа.

– Я в Москву не поеду, – буркнул, насупившись, Печенкин.

– Я поеду. – Галина Васильевна была настроена решительно.

Печенкин взглянул на Прибыловского и приказал:

– Звони Кацу.

В Москве, как и в Придонске, было прохладно, ветрено. Седой стоял у самого Мавзолея и с любопытством провинциала глядел по сторонам. Рядом прохаживался хмурый полковник милиции в расстегнутой шинели и то и дело посматривал на свои наручные часы. Расположенные рядом куранты напоминали о себе боем, но, похоже, полковник им не доверял.

Галина Васильевна стояла по другую сторону Мавзолея и неподвижным взглядом смотрела в сторону храма Василия Блаженного. Ее глаза, лицо и даже то, как она стояла – выставив вперед ногу и сцепив за спиной руки, – все выражало чувство исполненного материнского долга.