Люди и боги (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

— Похоже, ты знаешь, что такое Ульянина Пыль. На листке написан приказ. Сейчас ты откроешь глаза и прочтешь его. Если нет — я срежу тебе веки.

Однако угроза не возымела действия, глаза Ионы остались закрыты. Подождав один вдох, Рихард обнажил кинжал.

— Постойте, — попросил граф Виттор и обратился к жене. Вероятно, впервые после ее мятежа. — Душенька, ты поступаешь очень глупо. По приказу Ульяниной Пыли ты сделаешь что угодно: выдавишь самой себе глаза, отрежешь собственные соски, выпьешь чашку кислоты… Но я требую очень малого: переписать для меня одно письмо.

Иона не шевельнулась, и граф продолжил:

— Ты должна понять: я жалею тебя. После всего, что ты сотворила, я все-таки не держу зла. Да, ты больше недостойна моей любви, но и ненависти я не питаю, одно лишь сочувствие.

Гримаса злобы и презрения исказила ее лицо. Виттор добавил:

— Если ты станешь вести себя хорошо и исполнять все мои просьбы, то рано или поздно я, наверное, смогу простить тебя.

— Простить меня?! — выплюнула Иона.

Ее глаза раскрылись, полный ярости взгляд метнулся к мужу. Рихард быстро поднес к ее зрачкам красный лист.

Нечто странное произошло с Ионой. Увидев бумагу, она вздрогнула, побледнела, зажмурилась… но вдох спустя подняла веки. Издав стон отчаяния, зажмурилась вновь, мотнула головой, пытаясь отвернуться от листка. Но тот манил ее к себе с непостижимою силой. Иона задрожала от напряжения, тело выгнулось судорожной дугой, ногти вонзились в ладони, голова забилась о плиты пола… Рихард сунул ладонь под затылок сестры, придержал голову, а краешком листа пощекотал ее ресницы. Гримаса изуродовала лицо Ионы. Нечеловеческие усилия она затрачивала на то, чтобы держать глаза закрытыми. И все же не справлялась: веки дрогнули, показались расширенные от ужаса зрачки, дернулись вверх, заметались в орбитах… Скрыться было некуда: Рихард держал бумагу прямо над лицом Ионы. Ее взгляд остановился и впился в лист.

На спине Джоакина выступил холодный пот. Чистый лист бумаги оказался самым мощным пыточным орудием из тех, что он когда-либо видел. Но дальше последовало нечто еще более дикое.

С минуту Иона прожигала лист бешеным взглядом. Затем ее лицо разгладилось, дыхание восстановилось. Деревянным голосом она произнесла:

— Дайте мне письмо.

Рихард помог сестре сесть, поставил перед нею складной столик и положил на него еще один лист: на сей раз не чистый, а усыпанный словами. Механически шевеля губами, Иона стала читать вслух:

— Я, Иона София Джессика рода Агаты, настоящим признаюсь в преступной любовной связи с собственным братом, Эрвином Софией Джессикой. Одурманенная порочными чувствами к брату, я много раз делила с ним ложе. Вместе мы начали мечтать о власти над Севером и задумали заговор, в чем я глубоко раскаиваюсь теперь. Нашей целью было убийство…

— Хватит, — оборвал Рихард. — Теперь возьми свежий лист и перепиши это своим почерком.

Он подал ей пачку бумаги, чернильницу и перья.

— Я… не… стану, — выдавила Иона.

На сей раз никто не начал угрожать ей. Все молча ждали, лишь Мартин толкнул Джоакина в бок:

— Гляди, что будет!

Иона попыталась встать из-за стола — но судорога скрутила ее и бросила обратно на стул. Она схватила чернильницу, чтобы разбить о стену, но исказилась в лице, застонала, поставила пузырек на место. Потом сунула левую ладонь себе в рот и укусила с такою силой, что брызнула кровь. Задрожала, стиснула челюсти, едва не разгрызла собственную кисть… И обмякла, уронив окровавленную руку. Другой рукою — чистой — разгладила бумагу, обмакнула перо в пузырек чернил. Рихард заботливо придержал лист, когда она начала писать.

— Что это такое?.. — шепотом спросил Джоакин. По его спине стекали ледяные капли.

— Ульянина Пыль, — пояснил Мартин. — Отличная штука. Прочтешь приказ — исполнишь, как ни крутись.

— Она причиняет такую боль?

— А нечего дергаться! Противишься — больно, подчинишься — хорошо.

Скрипя пером, Иона переписывала текст. Примерно на середине она сделала попытку: бросила перо и начала комкать бумагу. Тут же скорчилась в судороге, выронила листок, застыла, дрожа от внутреннего напряжения. Взяла отточенное перо, с размаху ткнула себе в лицо, затем — в шею. Лед перехватил ее руку и удержал, пока не кончился припадок.

— Все, успокоилась? Пиши дальше.

Иона отложила перо, испачканное кровью, взяла чистое, обмакнула в чернила…

— И это любого можно так?.. — Шепотом спросил Джо.

Мартин хихикнул:

— А ты думал!

— Почему тогда мы не напишем герцогу?

Мартин хлопнул Джо по лбу — мол, дурак ты:

— Кому, по-твоему, мы пишем?

Окончив дело, Иона хотела отложить перо. Рихард потребовал:

— Метки подлинности. Фамильные.

Он встал так, чтобы ни Джо, ни Шейланды не видели, что сделала Иона с листом. Затем подал ей конверт:

— Подпиши его, проставь метки.

Сестра исполнила приказ и выронила перо. Рихард помог ей встать, перевел на койку. Иона еле шевелилась, слабая, как после тяжкой хвори.

— Помогу тебе по-братски, — подмигнул Лед и принялся бинтовать ее руку платком.

Тем временем за стол сел граф Виттор. Поставил перед собою Предмет-яблоко, взял свежее перо и одними губами шепнул какое-то слово. Поверхность яблока размякла: была твердой — а стала вязкой, будто глина. Граф обмакнул в нее перо и стал водить по листу — поверх чернильных слов, начертанных Ионой. Перо оставляло тончайший серебристый след, который минуту спустя пропадал. Когда Виттор окончил писать, лист вернулся к прежнему виду: остался лишь почерк Ионы, а графский — исчез.

— Добавьте для вассалов, милорд, — посоветовал Лед.

— Я плохо их помню, — ответил граф. — Не напишете ли вы?

Лед сменил графа за столом. Когда Шейланд отошел в сторону, Предмет-яблоко остыл и затвердел. Рихард в замешательстве ткнул его пером.

— Какая формула, милорд?

Граф повторил это слово:

— Закирп.

— Я мог догадаться, простите. Закирп!

Яблоко вновь размякло, подставив Рихарду вязкий бок. Лед обмакнул перо и начал писать. Джоакину показалось, что он трижды написал одно и то же — движения повторялись почти в точности. Окончив третий заход, Рихард упаковал письмо в конверт.

Все это время Иона сидела неподвижно, уронив голову на грудь. Она была в сознании, но полностью лишилась сил. Ульянина Пыль выжала ее досуха. Сейчас Джоакин был очень близок к тому, чтобы пожалеть Иону Ориджин.

— Милорды, она скверно выглядит. Может быть, сегодня не нужно ее… в клетку?

— Тебе и не нужно, — ответил Мартин. — Я ее запру, а у тебя другое дельце.

— Какое?

Мартин не ответил, а только подмигнул и занялся Ионой. Граф сказал Льду:

— Благодарю за помощь. Возьмите письмо, и можете идти.

Рихард задержал взгляд на Ионе:

— Сестренка, этой ночью Эрвина не станет. Сладких снов тебе!

И он вышел, а граф подозвал Джоакина. Предложил сесть, одарил радушной улыбкой:

— Сир Джоакин, я хотел сказать, что весьма доволен вами. Мои вассалы сомневались, правильно ли я поступаю, доверяя вам Перст Вильгельма. Но я отвечал: Джоакин Ив Ханна сполна доказал свое мастерство и преданность, он — моя надежная опора.

— Рад служить, — ответил Джоакин. Похвала была приятна, даже немного отвлекла от сочувствия к Ионе.

— Этой ночью произойдут важнейшие события. Без преувеличений скажу: нынче решается судьба всего Севера. И вам, сир, отведена крупная роль в предстоящей сцене. Надеюсь, вы осознаете, сколь многое зависит от вас.

— Так точно, милорд! Я сделаю все, что от меня зависит. Вы не пожалеете, что доверились мне!

— Точно так же и вы не пожалеете о том, что верно служите. Вот вексель на сто эфесов — это ваша оплата за десять дней службы.

В двадцать раз больше, чем получают кайры!.. У Джоакина перехватило дух. Нет, сами деньги не особенно грели его — он до сих пор даже не начал тратить прошлые триста золотых, полученные когда-то от Эрроубэка. Но сумма звучала лучшим из комплиментов. Ни одному наемному мечу в мире не платят таких денег!