Обзор Ветхого завета - Уильям Ла Сор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единство Книги. Если данный анализ развития сюжета и замысловатых связей его составных частей, по существу, верен, то вопрос о единстве решен положительно. Тем не менее, кое-какие краткие комментарии могут быть полезны в выявлении и возможном разрешении некоторых проблем композиции Книги:
(1) Взаимоотношения прозаических пролога и эпилога с поэтическими разделами объясняют по-разному. Большинство ученых отвергают мысль о том, что поэма была написана первой, а прозаические части добавлены позже. Без предваряющего рассказа, в котором изложены предпосылки, диалоги понять сложно, и они ведут в никуда без завершающего эпилога. Более вероятна теория, кратко описанная выше, согласно которой автор заимствовал прозаический рассказ и приспособил его для своих собственных богословских, а возможно, и личных переживаний, описанных в поэтических разделах.[1136]
Хотя некоторые моменты пролога и эпилога вроде бы диссонируют с тоном поэзии, это не обязательно портит единство Книги: (а) полукочевую жизнь, описанную в прологе, можно примирить с сельскими (31.8, 38–40) или даже городскими картинами (19.15; 29.7), если допустить, что Иов зимовал в городе недалеко от своей земли, а в другие времена года следовал за своими стадами;[1137] (б) различия в настроении и ответах Иова между прологом и диалогами можно объяснить прошествием времени и раздражением, вызванным необдуманными ответами друзей.
(2) Третий цикл диалогов (гл.22–27) представляется неполным: речь Вилдада необычно коротка (25.1–6); часть ответа Иова больше похожа на речь Вилдада (25.5-14); и последние стихи ответа Иова, описывающие ужасную участь богатого беззаконника и его семьи (27.13–23), могли первоначально принадлежать Софару. Вопрос здесь заключается не в нескольких авторах, а том, что эта часть рукописи была, по-видимому, повреждена и неправильно воссоздана в ранний период ее существования.[1138] Согласно другому объяснению, усеченный цикл мог быть "средством, при помощи которого автор показал, что спор оборвался",[1139] либо ввиду победы логики Иова, либо ввиду разочарования из-за его упрямства.
Поэма о премудрости (гл.28) часто рассматривается как более позднее добавление.[1140] По современному местонахождению текст приписывается Иову, однако он представляет собой такое изменение в его раздраженном настроении, что его можно толковать лишь как сарказм (см. выше). Тем не менее, как эта поэма, так и заключительные речи Яхве говорят о человеческой неспособности раскрыть тайны Божий. Поскольку тон и содержание поэмы не соответствуют ни словам Иова, ни речам его утешителей, лучше всего рассматривать ее как собственную вставку автора, рассчитанную на то, чтобы снять напряжение и поразмышлять о несостоятельности обеих спорящих сторон.[1141]
Вторую речь Яхве (40.1-41.26) часто рассматривают как позднее добавление в связи с тем, что ей, якобы, не хватает блеска, она лишняя (Иов уже прекратил спорить; 39.33–35) и сосредоточена всего лишь на двух животных.[1142] Высказываясь в защиту единства двух речей Яхве и их роли в Книге, П. Скехэн утверждает, что первая речь (гл.38–39) сознательно рассчитана служить ответом на первую часть заключительного монолога Иова (гл.29–30), в то время как вторая речь (40.2-41.26) по содержанию и длине должна соответствовать второму разделу монолога Иова (гл. З I).[1143] Гордис подтверждает единство двух речей, говоря, что описания бегемота и крокодила, которые угодны Богу, несмотря на их отталкивающий для человека вид, поддерживают "точку зрения о том, что человек, со своей антропоцентричной позиции, не может судить вселенную и ее Создателя".[1144] Вторая речь может показаться чрезмерной для западного уха, не привыкшего к еврейским повторам для нагнетания напряжения.[1145] Нарастающие длинноты описания животных (коня, 39.19–25; бегемота, 40.10–19; крокодила, 40.20–27 [МТ 40.25–41.26]) часть художественных, средств; умножение деталей рассчитано на то, чтобы подавить Иова и заставить его сдаться.[1146]
(5) Речи Елиуя вызвали больше ученых спорса, чем любая другая часть Книги Иова. Взгляд О. Эйсфельдта типичен: "Эти речи вопиющим образом нарушают художественную структуру первоначальной Книги".[1147] Одним из доводов, обычно приводимых в поддержку такого мнения, является то, что Елиуй не упоминается в прологе или других местах Книги до своего появления на сцене. Такое упущение можно объяснить двояко: (1) он входил в состав свиты утешителей или был одним из их учеников и поэтому не упомянут отдельно;[1148] (2) упоминание о нем сознательно отложено, чтобы увеличить неожиданность и усилить напряжение, произведенное его речами.
Ввиду длины и силы его речей, необходимо признать примечательность того, что в эпилоге ничего не говорится о вмешательстве Елиуя. Возможная причина этого — то, что его речи восхваляли чудесные тайны Божий и упрекали Иова с меньшей злобой, чем догматизм его друзей, и поэтому он не нуждался в прямом осуждении. Речи Елиуя могли быть добавлены автором позже, без согласованности деталей, необходимой при его введении в эпилог, который уже был написан.[1149]
Считают, что стиль Елиуя заметно отличается от стиля остального диалога. Доводы, основанные на использовании имен Бога (напр., Эл, Яхве, Элоах, Эль-Шаддай) или, якобы, на наличии арамейских слов, достойны внимания, однако не убедительны. Различные темы и обстоятельства могут требовать даже от одного и того же автора употребления различных слов. Одним ключевым элементом стилистического сходства с остальной Книгой является использование Елиуем цитат в качестве обоснования своих собственных замечаний (напр., 33.8-11; 34.5–6; ср.42.3-4а). Это может указывать на один из замыслов автора: пересмотреть и повторить ключевые аргументы Иова с тем, чтобы подготовить почву для заключительных речей Яхве.
Хотя обсуждение единства и целостности Книги Иова будет продолжаться, все большее число ученых приходят к выводу о том, что Книга лучше всего поддается пониманию не расчлененной на части, каждая из которых имеет свою собственную историю, а когда она изучается в своей окончательной форме с целью понять послание, содержащееся в ней в ее настоящем виде. Заключение Гордиса вполне подходящее: "Таким образом, Книга предстает (в результате многосложной работы автора) в виде великолепно сложенного единства, произведения одного автора, обладающего непреходящей гениальностью как художник слова и как религиозный мыслитель, которому равный вряд ли есть во всей истории человечества".[1150]
Ни богодухновенность произведения, ни его авторитет как Писания от единства не зависят. Святой Дух вполне может осенять редакционный процесс, точно так же, как Он осеняет труд первоначального автора. Именно результат богодухновенности приковывает внимание и вызывает повиновение, даже если процесс написания скрывается в тумане древности.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ СООБРАЖЕНИЯЖанр. К какому жанру относится Книга Иова? Как видно из приводимых ниже жанров, убедительного ответа на этот вопрос не существует.
"Жалоба и примирение" иногда определяется как отдельный жанр, следуя структуре вавилонского Лудлул Бел Немеки. Г. Гезе выявил три составные части этого жанра: рассказ о страданиях; плач; божественное вмешательство для исцеления страдальца.[1151] Основная слабость этого предположения — то, что оно не объясняет главного в Книге в ее нынешней форме — спор с друзьями. С.Вестерманн[1152] и другие предполагают, что костяк Книги Иова составляют псалмообразные плачи (жалобы). Эта теория считает, что Книга Иова — не типичное рассмотрение страданий, чего можно было бы ожидать от учительной литературы, а более мучительное и личное исследование.[1153] Вестерманн сделал хорошее дело, подчеркнув многочисленные параллели между речами Иова и псалмами личных жалоб. Однако роль пролога и эпилога, а также советы друзей заметно отличают Книгу от более простых и стереотипных псалмовых форм.[1154]
(3) Б.Гемсер и другие считают, что ключ к форме Книги — юридический диспут: "Формально ее легче всего понять, отождествив с протоколом судебного разбирательства rib (юридический спор или обвинение) между Иовом и Вседержителем, в котором Иов выступает истцом и обвинителем, друзья Иова выступают в роли свидетелей, а также соответчиков и судей, в то время как Бог выступает Обвиняемым и Ответчиком, однако, в основе основ, Он — окончательный Судья как Иова, так и его друзей.[1155] Взгляды Гемсера на возможную связь с юриспруденцией полезны, однако категории спора недостаточны для описания структуры и силы произведения в целом.