Харбин - Евгений Анташкевич

Начальник штаба говорил, и по мере того, как он разворачивал картину, к горлу Кэндзи подкатывал набухавший комок радости. «Как на войне? На какой войне? Неужели?..»

– …Вечером, когда командир полка господин Танака вернётся с позиций, мы соберём совещание, тогда всё узнаете! Вас не оповестили раньше, я имею в виду полковника Асакусу, у вас была сложная и длинная дорога, могло всё случиться, поэтому он не стал вам ничего говорить. Не удивляйтесь! Мы уничтожаем партизан, странные они люди, мы их и расстреливаем, и вешаем, и сжигаем огнемётами, а они всё время откуда-то берутся, некоторые успевают уйти в СССР, а на их месте появляются новые… Эти корейцы как разлетевшаяся саранча! Здесь раздавишь, там появляются… так что вы вполне могли попасть в какую-нибудь неприятную историю…

Кэндзи шёл за Коскэ в третью казарму. От услышанного от начальника штаба он был, как будто бы в его ноги вставили пружины. Ему хотелось скакать вприпрыжку, хотелось затащить куда-нибудь за угол Коскэ и выпотрошить, вытрясти из него всё, что только тот слышал и видел, но он не мог этого сделать. Оставалось терпеть!

Третья казарма оказалась длинным новым, крытым черепицей одноэтажным зданием с узкими горизонтальными окнами под самой крышей, очень похожим на скотный сарай. Когда он вошёл внутрь, в узком проходе между двухэтажными кроватями стояла шеренга солдат, с которыми проводил беседу унтер-офицер карликового роста, но с длиннющей саблей на боку. Кэндзи даже подумал, что если саблю поставить рядом с унтер-офицером, то, скорее всего, они окажутся вровень.

Унтер-офицер увидел Коити, повернулся и пошёл к нему бодрым строевым шагом:

– Унтер-офицер Конои! Провожу…

– Хорошо, хорошо, господин унтер-офицер! – остановил его Коити. – Есть тут помещение, где можно было бы…

– Да, господин лейтенант… – в свою очередь перебил его унтер-офицер, – в самом конце казармы мы для вас выгородили что-то вроде комнаты, вы можете…

Кэндзи кивнул:

– Проводите меня и дайте список тех, кто ходил на ту сторону!

– Будет исполнено! – Унтер-офицер сделал шаг назад и встал в шеренгу, давая Коити возможность пройти.

Проходя мимо солдат, Кэндзи обратил внимание, что некоторые из них были одеты в форму без знаков различия либо в обычную гражданскую одежду. Кэндзи кивком поздоровался с ними и зашёл в отгороженное помещение, комнату размером три на три метра с письменным столом, двумя стульями, железной, заправленной солдатским одеялом кроватью и узким длинным окном под самым потолком. Он отстегнул меч, положил его поперёк на стол и, когда сел, понял, что всё сделал так, как делал его начальник полковник Асакуса.

«Ну что ж! Есть с кого брать пример!»

Пока унтер-офицер составлял список, Кэндзи прочитал письмо. Это было одно из писем, которые переодетые солдаты передавали советскому пограничному начальнику.

В письме было написано:

«Начальник японского отряда, квартирующегося в Хунчуне, – начальнику погранохранотряда СССР.

Ваши пограничные охранники переходят на территорию Маньчжоу-Го у озера Хасан. Они не только строят укрепления, но и расстреливают японцев. Мы не можем не возмущаться этим.

Мы, призванные охранять спокойствие на вверенном нам участке, не имеем права умалчивать об этих противозаконных действиях и требуем отступить на прежнее место немедленно. Если вы не исполните нашего требования, мы примем необходимые меры для наведения должного порядка. Вы должны понимать, что полная ответственность за возможные последствия ложится на вас.

Икая

18 июля 1938 года

Деревня Кейко…»

В дверь постучали, Кэндзи был уверен, что это унтер-офицер, и разрешил войти. Однако в дверях стоял Коскэ, в одной руке он держал отутюженную одежду, в другой – несколько уложенных друг на друга коробочек с едой. Из-под его локтя выглядывал карлик унтер-офицер.

«Когда он всё успевает? – с благодарностью подумал Коити. – Настоящий асугиру, хотя нет, всё-таки он настоящий дзоритори!»

– Коскэ, поставьте это и дайте пройти унтер-офицеру!

Коскэ, не оборачиваясь, шагнул к кровати, уложил одежду и, не уступая дороги унтер-офицеру, подошёл к столу и устроил на краю коробочки с едой. Только после этого он сделал шаг в сторону, развернулся и вышел из комнаты. Унтер-офицер проводил его презрительной и в то же время понимающей улыбкой и молча положил на стол состоящий из нескольких десятков написанных крупными иероглифами список фамилий. Коити попросил пригласить первого по списку.

День перевалил за середину, Кэндзи закончил опрос и составил доклад. Теперь ему было понятно, что он попал, наверное, в самое интересное место в мире. Он мечтательно откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и стал думать, где в это время, во вторник 21 июля 1938 года, происходит что-то более интересное. Оказалось, что нигде. Только его страна находится в эти дни в героическом напряжении войны. Нет, конечно, где-нибудь какие-нибудь стычки происходят, но это всё мелочи. Конечно, такие же, как и он, японские солдаты и офицеры сейчас воюют на юге Китая, но Китай – это что за противник! Китайцы – не солдаты, китайцы – крестьяне, это да, а солдаты – нет! Это нет! Сколько раз он слышал истории, когда рота японцев легко била китайцев числом до дивизии. И русские рассказывали, что даже небольшой их отряд мог сдерживать массу этой саранчи. А вот сейчас перед ними был серьёзный противник – СССР! Как он оказался прав, когда рассуждал в кабинете полковника Асакусы по поводу провокации! Конечно, то, что начнётся сегодня, а может быть, завтра, не может перерасти во что-то серьёзное, так – стычки на границе, их было много, и ещё будут. Однако эта стычка… Столько рот солдат каждые два часа гоняют на земляные работы, это значит, что артиллерия закапывается глубоко, а раз закапывается глубоко, значит, стрелять будет долго, и это вам не мелкий калибр, лёгкие полевые пушки, их и закапывать не надо, для них сейчас готовят плоты и баржи. Значит!..

Кэндзи хлопнул в ладоши и стал тереть ими, пока не стало горячо. Тут его взгляд упал на коробочки, которые стояли на краю стола, он почувствовал, что очень голоден, посмотрел на часы, было три часа семнадцать минут пополудни, значит, если он минут за пятнадцать поест, то можно будет, как и сказал начальник штаба, до вечера, по крайней мере до ужина, поспать.

Совещание у командира полка прошло. Полковник Танака, грузный, небольшого роста, кривоногий, что особенно подчеркивали галифе и сапоги, и начальник штаба, в котором Кэндзи уже не увидел и намека на улыбку, на карте, расстеленной на большом – специальном столе, объяснили задачи всем подразделениям, в том числе командирам артиллерийских дивизионов. Оказывается, дата начала событий зависела от того, когда артдивизионы смогут закопаться в землю. К вечеру в расположение полка должен приехать сам командир дивизии. Главный приказ отдавать ему. Пограничные подразделения по приказу полковника оставались на своих позициях.

Среди такого количества офицеров, которые присутствовали на совещании, Кэндзи чувствовал себя немного странно. Совещание было большое, были все командиры, вплоть до командиров рот, он был назначен на должность заместителя командира по разведке 1-й роты 2-го батальона. После оглашения приказа они все по очереди подходили к карте, и начальник штаба объяснял задачи.

Кэндзи, как и все, был одет в форму, но у других офицеров она была уже не новая, а его – совсем новенькая, и он чувствовал себя как новичок в старом классе, куда его только-только перевели. Многие офицеры, даже молодые, выглядели уставшими, со следами забот на лице, и Кэндзи за свою беззаботность, свежесть и выспанность было неловко.

После совещания у командира полка офицеров разведки собрал заместитель начальника штаба по разведке, молодой щеголеватый капитан, у которого был старинный меч, и он его носил в руке, и это очень понравилось Кэндзи.

Вообще он чувствовал себя практически счастливым человеком. С самого утра он только и делал, что получал одно за другим всё новые и новые удовольствия: от запаха формы и от того, как она сидела; от новенького, ещё скользкого, только что оттёртого от масла «намбу» в кобуре из такой толстой кожи, что она с трудом отгибалась и не хотела впускать в себя длинный и тонкий ствол пистолета. Когда он смотрел вбок – вправо или влево, то краем глаза видел новенькие погоны с золотыми звёздочками. Пока на каждом погоне было по одной звёздочке, но, оказывается, он приехал на войну, и кто скажет, сколько звёздочек он увезёт отсюда? Его радовал его дзоритори, так удачно совпавший с тем Коскэ, из старой сказки. Кэндзи даже казалось, что этот Коскэ очень похож на того, которого он видел на сцене театра кабуки.

Кэндзи огорчал только меч. И переводчик.

Меч, когда он наконец получил возможность его рассмотреть, был заводской работы. Оно и не могло быть по-другому, конечно, такое количество мечей, которое было нужно армии микадо сегодня, не могло быть сделано мастерами вручную, даже если бы у каждого мастера было по сто или по тысяче подмастерьев. В общем, меч был хороший, однако цуба была закреплена не очень надежно и в случае рукопашной схватки вряд ли смогла бы защитить кисть; ножны чуть-чуть, почти совсем незаметно, но всё же болтались; витой шнур, которым была обмотана рукоятка, был новый и жёсткий, и ладонь и пальцы чувствовали это. Он был практически тупой, и не было хамона, а без узора закалки какой же это меч. Он был хороший, даже симпатичный, но совсем новый и заводской и поэтому лишённый души: души мастера и души хозяина. Кэндзи вспомнил свой меч, оставшийся дома, вспомнил восхищённый взгляд старого сэнсэя, когда тот брал его в руки; казалось, что в такие моменты от него даже переставало разить кислятиной квашеной редьки; сэнсэй крайне редко принимал фуро, потому что все женщины в их деревне отказывались помогать ему мыться, так он на них кричал и ругался. Кэндзи вспомнил меч полковника Асакусы и почему-то маленький айкути подпрапорщика Куроки. Было сразу видно, что тот ножичек тоже старинной работы.