Харбин - Евгений Анташкевич

– Мы тут, господин лейтенант, – успел сказать Вакадзуки, пока горела зажигалка, – поняли, что если пить корейскую водку, то её нужно закусывать корейской капустой, и получается так: если пьём суль – то закусываем кимчи.

Огонёк погас.

После таких вспышек темнота становилась ещё чернее, и Вакадзуки сказал:

– Держите ваши кружки, сейчас опять начнет мотать!

Кэндзи нащупал свою, поднял её и несколько секунд ждал, когда прозвучит тост или его, как старшего по званию, попросят произнести традиционный тост за императора, однако он услышал, как засипели обожжённые крепкой водкой глотки и засопели носы. Ещё он услышал, как деревянные палочки начали шаркать по дну коробочек с едой. Он выпил, нащупал, куда поставить свою кружку, и тут вновь чиркнула зажигалка и осветились лица солдат с Вакадзуки в середине – он протягивал Кэндзи пару палочек.

– Вот возьмите! А вот это, – он подвинул одну из коробочек, – ваша еда, а вот кимчи. – И он поддержал локоть светившего зажигалкой солдата, чтобы тот не гасил. – Пробуйте, оно непривычное и очень острое, но если об этом не думать, то есть можно.

Свет погас в тот момент, когда Вакадзуки снова разлил и предложил всем взять свои кружки, это было очень вовремя, потому что машина накренилась набок и поползла куда-то глубоко вниз. Кэндзи успел поднести кружку к губам, водка боком вылилась ему на щёку, но он успел отпить больше половины, в это время машина притормозила, потом взвыла мотором и дернулась вперёд и наверх.

– Коматта-на! – чертыхнулись солдаты одновременно.

– К-со! – в подтверждение выматерился Вакадзуки.

Боковым зрением Кэндзи увидел, как колыхнулся полог кузова и мелькнула полная луна, она на мгновение осветила всех сидящих.

– Может быть, полог? – спросил он. – Будет светлее!

– Светлее будет, господин лейтенант, но задохнёмся от пыли! Вот если бы полил дождь!

– Если польёт дождь, тогда и вовсе не доедем, только-только просохло, – сказал старый солдат, который сидел рядом с Вакадзуки.

– И так может быть! А вы, господин лейтенант, к темноте ещё не привыкли?

Вопрос был резонный, Кэндзи действительно уже привык к темноте и различал, где стоит его кружка, где коробочка с едой, где корейская капуста.

– Ну вот! – подытожил Вакадзуки. – Ещё пара ям, и дорога будет ровнее!

– Часто приходится ездить? – поинтересовался Кэндзи.

– Практически каждый день или через день!

– И давно?

– Две? Или три недели? – спросил Вакадзуки у попутчиков.

– Две с половиной, почти двадцать дней.

У Кэндзи были ещё вопросы, но он сдержался и не стал их задавать, понимая, что хотя каждый солдат знает много, но не всегда может ответить, потому что должен соблюдать секретность, а с другой стороны, солдат не может не ответить, когда его спрашивает старший по званию, тем более офицер.

Кэндзи поскрёб палочками, потом наугад подхватил кусочек капустного листа, и тот капнул ему на подбородок. Только сейчас, съев корейской капусты без водки, он почувствовал, какая она перченая. Что-то вдруг коснулось его руки, это было холодное дно фляги, которую, судя по всему, ему протягивал Вакадзуки, и он услышал его голос:

– Господин лейтенант, здесь холодный чай, выпейте, их капуста – это не наша редька, – к сожалению, уже кончилась, – ужас какая перченая.

Кэндзи с благодарностью взял флягу, она была уже открыта, и с удовольствием освежил рот, в это время грузовик снова дёрнулся, и Кэндзи пролил чай. Он вытер подбородок рукавом и подумал, что кому-нибудь достанется этот френч, пропахший водкой и квашеной капустой и залитый чаем.

Машина пошла ровнее, Кэндзи почувствовал, что хочет спать, он подумал, что надо было бы снова собрать в кучу мешки и попытаться улечься, в этот момент мимо него, держась за гнутые рёбра кузова, пролез молодой солдат и что-то стал перекладывать.

– Аккуратно всё положи и свяжи шнурками, они пришиты к углам мешков, понял меня, мидзуноми яро?

– Так точно! – ответил солдат, которого Вакадзуки обозвал «мидзуноми яро».

«Почему «мидзуноми яро»? – подумал Кэндзи. – Он так беден? Надо будет с ним поговорить». Когда загорались огоньки спичек и зажигалок, Кэндзи приметил очень молодого сидевшего справа от Вакадзуки солдата, ещё он заметил, что тот всё время вздыхает и перхает, как бывает, когда человек простыл или когда в основание языка вонзится маленькая рыбья косточка и её невозможно ни достать, ни проглотить.

– Спасибо! – поблагодарил Кэндзи и стал устраиваться на ставших мягкими аккуратно уложенных и связанных между собой мешках с обмундированием.

– Ну что ты там возишься, мидзуноми яро! – грубо окликнул солдата Вакадзуки. – Не надоедай господину лейтенанту!

– Как вас зовут? – тихо спросил Кэндзи.

– Коскэ! – так же тихо ответил солдат.

– Да, да, господин лейтенант! Этого мидзуноми яро почему-то зовут именно Коскэ!

Кэндзи никак не отреагировал на слова Вакадзуки, он только подумал: «А что же в этом удивительного, ну Коскэ и Коскэ, так же как меня зовут Кэндзи!»

– Эй, мидзуноми яро, давай садись! Не мешай господину лейтенанту! Или, может, ты пожаловаться хочешь? Ты смотри у меня!

Кэндзи услышал, как тот, которого Вакадзуки так упорно называл этой обидной кличкой бедняка, у которого нет денег на чай и он пьёт только сырую воду, уселся на самый край скамейки у полога и затолкал под лавку свою арисаки.

«Надо выяснить, почему Вакадзуки так грубо обходится с ним?» – подумал он. Он мог сделать это прямо сейчас, но после ужина и ощущения ровности и мягкости под спиной на правильно разложенных Коскэ мешках ему уже не хотелось никаких выяснений, тем более что было очевидно, что Вакадзуки уже пьян и разговор с ним, скорее всего, будет бесполезным.

– Так вот! – Он снова услышал скрипучий голос Вакадзуки. – Я продолжу эту историю!

«Когда он успел? – подумал Кэндзи. – Хотя фляжка с водкой у него в руках… здесь темно, и сам себе он мог плеснуть и побольше!»

– …Я, господа солдаты, когда впервые услышал эту историю, так даже не поверил, а, судя по всему, это было где-то в наших местах, я из префектуры Когосйма, что на острове Кюсю, самый юг. У нас, как и в этой истории, слива цветёт тоже в феврале. Может, она ещё в каких местах цветёт в феврале, этого я не знаю, но у нас она точно цветёт в феврале!..

– Тут она вообще не цветёт, или если цветёт, так уже где-нибудь в июле… – произнёс голос, как показалось Кэндзи, другого старого солдата.

Это была удачная шутка, и все рассмеялись, Кэндзи только не услышал смеха из того угла, где сидел молодой солдат Коскэ.

– Да-а! Эта Корея… это совсем не то, что у нас… – сказал ещё один голос, совсем незнакомый Кэндзи.

– А ты откуда? – спросил Вакадзуки.

– Я? Я из Саппоро.

– Откуда-откуда?

– Из Саппоро! Остров Хоккайдо! Недалеко от Саппоро, день езды…

На сей раз в кузове громко смеялись все, Кэндзи даже показалось, что и из угла, где сидел Коскэ, тоже послышалось какое-то всхлипывание, похожее на смех.

– Ну ты – деревенщина! Где же это видано, чтобы на Хоккайдо что-то цвело, у вас там даже рис не растёт! – Голос Вакадзуки становился громче и скрипучее.

Уроженец Хоккайдо промолчал; смех затих, в кузов снова прорвался шум мотора, и машина стала задирать нос так высоко, что Кэндзи чуть было не поехал на своих мешках вниз к откидному борту и даже ухватился рукой за стойку скамейки.

– Хватит смеяться, расхохотались! Сейчас самые опасные места проезжаем! Господин лейтенант, вы не спите?

Кэндзи не спал, но не признался в этом, ему не хотелось вступать в разговор, наверняка его стали бы спрашивать о том, чего он не знал, а отнекиваться было бы неудобно, солдаты бы ему всё равно не поверили, они бы подумали, что сначала он пил их водку, а потом задрал нос. Ему, наоборот, было интересно послушать, о чём будут говорить эти простые люди, которые попали в необычную для себя обстановку, не только в армию, но и в другую страну, а японцы трудно переносят разлуку с родиной – это было хорошо известно.

Кэндзи лежал на спине головой к кабине и иногда видел, когда полог кузова сильно болтало, что солдат Коскэ, сидевший отдельно от всех в дальнем углу, вдруг освещался мелькавшей луной. Он выглядел странно – то широко открытыми глазами он глядел в одну точку, то его глаза были закрыты, и, если бы не болтанка на дорожных ухабах, его можно было бы принять за человека, спящего глубоким сном.

После ужина в темноте, уборки оставшейся еды и заворачивания её в заменившую скатерть бумагу солдаты и даже Вакадзуки какое-то время молчали; Кэндзи показалось, что кто-то из них захрапел, машину дёрнуло, и храп прекратился, и тут послышался шёпот Вакадзуки:

– Ну что, братцы, продолжу-ка я свою историю, вот только… – Он не договорил, и Кэндзи услышал, как он стал глотать из горлышка, потом шумно выдохнул и сиплым голосом пожелал, чтобы завтра богиня Аматэрасу пронесла мимо него подпрапорщика Куроки. Потом Кэндзи услышал, как глотал и так же шумно со свистом выдыхал другой старый солдат, его сосед, потом два маленьких глоточка досталось их третьему компаньону, совсем молодому солдату с Хоккайдо, имя которого ни разу и никем не было произнесено; потом сильно запахло корейской капустой, и Вакадзуки заговорил, сначала шёпотом, потом громче, а потом в полный голос: – Так вот, братцы! Может быть, ещё где-то слива цветёт в феврале, я этого знать не могу, но только в наших местах, в префектуре Когосима, что на острове Кюсю, это именно так!