Лев Троцкий - Георгий Чернявский

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК 23–26 октября 1926 года разыгралась драматическая сцена. Активно жестикулируя, почти показывая на Сталина пальцем, Троцкий во всеуслышание заявил: «Генеральный секретарь выставляет свою кандидатуру на пост могильщика революции». Сталин побледнел, потом покраснел, поднялся и покинул зал заседания, хлопнув дверью. В этот же вечер домой к Троцкому прибежал Г. Л. Пятаков в состоянии отчаяния. Н. И. Седова вспоминала: «Он налил стакан воды, выпил ее залпом и сказал: «Вы знаете, мне приходилось нюхать порох, но я никогда не видел ничего подобного! Произошло худшее, что только могло произойти! Почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему [и его потомкам] до третьего и четвертого поколений!» Пятаков был настолько расстроен, что не мог ясно передать, что же произошло. Когда Лев Давидович наконец вошел в столовую, Пятаков ринулся к нему, вопрошая: «Но почему, почему вы сказали это?» Взмахом руки Лев Давидович отбросил вопрос. Он был опустошен, но спокоен».[997]

Троцкий сосредоточил внимание на самой болезненной для Сталина и его ближайших приверженцев (по крайней мере в этой области) Бухарина и Рыкова проблеме — теории социализма в одной стране, возведенной в непререкаемый курс только что состоявшейся партконференцией. Датой 12 декабря 1926 года была обозначена статья-заявление Троцкого, посвященная этой теории.[998] Над текстом ее Троцкий, обычно писавший очень быстро, работал еще с сентября.[999] Опубликовать статью не удалось, и она распространялась неофициально. В ней Троцкий сразу брал быка за рога, пытаясь обосновать причины появления названной теории, ее авторство и значение борьбы против нее на базе концепции перманентной революции. «Вопрос о возможности построения социализма в отдельной стране, — писал Троцкий, — выросший из замедления развития европейской революции, стал одним из главных критериев внутренней идейной борьбы в ВКП. Вопрос ставится Сталиным в высшей степени схоластически и разрешается не анализом мировой хозяйственной и политической обстановки и тенденций ее развития, а чисто формальными доводами и старыми цитатами…» Главным доводом против сталинской теории являлось то, что она исходила из предпосылки замкнутого развития СССР, игнорируя перспективы Европы и всего мира. Троцкий признавал теперь, что международная революция — это дело неопределенного будущего, а СССР неизбежно будет развивать связи с мировым рынком.

Рассматривались различные варианты перспектив капитализма в ближайшие десятилетия: его подъем, упадок, сохранение нынешнего состояния. Анализ каждого варианта являлся образцом абстрактного мышления, причем при каждом варианте становилась ясна бесперспективность изолированного построения в СССР социалистического общества, фиктивность этого лозунга, не выходящего за пределы демагогии.

О том, как существенно менялись представления Троцкого, можно судить по признанию им возможности первого, наиболее оптимистического для капитализма варианта его подъема. «Напор европейской индустрии на наше хозяйство в виде дешевых товаров получил бы в этих условиях непреодолимый характер. Столь же неблагоприятно сложилась бы военная и политическая обстановка. Буржуазия вернула бы себе самоуверенность вместе с материальной силой… Мы попали бы с нашим социалистическим строительством в безвыходное положение».

Прогноз не был хронологически точен. Троцкий не в состоянии был предсказать приход к власти в Германии нацистов, Вторую мировую войну. Но в предвидении отдаленной перспективы проявилась не только его способность к хладнокровному анализу, но, я бы сказал, и смелость ума, выходившего за пределы коммунистической догматики.

Троцкий и другие лидеры оппозиции пытались перейти в контрнаступление. С декабря 1926 года их выступления против сталинской верхушки стали особенно острыми и непримиримыми.

Глава 6

ПЛАТФОРМА ОППОЗИЦИИ

Позиция по китайскому вопросу

Если внутриполитический курс Троцкого как руководителя оппозиции складывался постепенно и к началу 1927 года в основном сформировался в более или менее стройную концепцию, то позиция по основным международным вопросам под влиянием событий подвергалась подчас существенным конъюнктурным изменениям.

Сначала важнейшим из международных событий представлялась массовая забастовка в Великобритании, к которой одновременно добавился правый переворот в Польше, организованный Ю. Пилсудским и поначалу поддержанный компартией, которую, впрочем, вскоре одернули из Москвы.

В 1926-м — первой половине 1927 года развернулись грандиозные революционные события в Китае, которые приковали внимание во всех странах и стали важнейшим международным водоразделом между сталинистами и оппозиционными лидерами.

Если Троцкий и другие оппозиционеры, в частности К. Б. Радек,[1000] брали курс на углубление китайской революции, далеко не полностью учитывая национальную специфику, преувеличивая сходство Китая с предреволюционной Россией, то сталинская группа занимала более осторожную позицию, стремясь обеспечить советское, а следовательно, личное влияние в этой гигантской стране независимо от «классового характера» происходивших там потрясений. Для понимания взглядов лидера оппозиции на китайский вопрос, оказавшийся в центре внимания оппозиционных сил в 1927 году, а затем в ссылке и в значительной мере во время эмиграции, следует хотя бы кратко рассказать о событиях в Китае.

А события там менялись с головокружительной быстротой. В июле 1917 года в Кантон (ныне Гуанчжоу), экономический центр Южного Китая, прибыл находившийся перед этим в эмиграции Сунь Ятсен — лидер национальных революционеров и их партии Гоминьдан (Народной партии). Здесь были образованы парламент и правительство, провозгласившие себя верховной властью Китая. Сунь Ятсен был избран президентом, вскоре отказался от этого поста и стал главнокомандующим. Он присматривался к северному соседу, в Москве, в свою очередь, тоже внимательно следили за событиями на юге Китая.

С 1918 года начались визиты представителей Советской России к Сунь Ятсену, с которым было установлено сотрудничество.[1001] В 1922 году в Южный Китай был направлен представитель Исполкома Коминтерна Генрикус Снефлит (Маринг),[1002] для которого Карл Радек разработал инструкцию, предусматривавшую вступление китайской компартии в Гоминьдан в целях формирования единого антиимпериалистического фронта.[1003] Хотя в августе 1922 года ЦИК КПК принял рекомендацию Коминтерна о вступлении в Гоминьдан и в резолюции Исполкома Коминтерна (ИККИ) от 12 января 1923 года вновь признавалось целесообразным для коммунистов «оставаться внутри партии Гоминьдан», многие руководители компартии (Чжан Готао, Цай Хэсэнь и др.) были убеждены, что этот шаг нанесет ущерб самостоятельности и «классовой чистоте» КПК. В самой партии единства по вопросу о ее статусе не было, хотя из Москвы давали вроде бы однозначные рекомендации.