Альманах «Мир приключений». 1969 г. - К. Домбровский

(Дейвис пытается что-то вставить, но Браун повышает голос.)

— Я утверждаю: наш эксперимент — осмысленный и гуманный. Была одна смерть, через несколько дней последовала бы вторая. А мы одну жизнь все же восстановили. (Пауза.) А у вас какая-то упорная тенденция приписать нашим действиям элемент аморальности.

— Прошу извинить, профессор. Я уже говорил: мне необходимо всесторонне выяснить вопрос. Исчерпать без остатка. «Чтобы исключить», по выражению врачей.

— Хорошо, согласимся с этим. Еще раз попытаюсь разъяснить вам. Как я сказал, мы были обязаны произвести трепанацию черепа Джеффриса. При этом предстояло столкнуться с дилеммой: либо дать больному спокойно скончаться на операционном столе, что было бы гуманнее всего, либо вернуть больного в палату, предоставив ему возможность очнуться и прожить еще несколько мучительных дней. Ничего иного, казалось бы, не дано. Но действительность неожиданно выдвинула третий — непредвиденный вариант.

— ...Для подопытного подобная операция имела бы еще смысл в случае пересадки старого мозга в молодое тело. Мозга великого человека, которому важно было бы дать вторую, обновленную жизнь на благо общества. А вы воссоздали нелепого индивида, жалкую шутовскую фигуру, трагикомического гомункулуса, комбинацию из тела старого писателя, мозга молодого режиссера и сердца юной свиньи ради...

— А ради науки — это не на благо...

— Но я вправе протестовать против пересадки моего мозга в это малоприятное, дряхлое тело Джеффриса! Сунули в первое попавшееся под руку!

— Успокойтесь. (Пауза.) Да, в первое попавшееся. Иначе эксперимент неосуществим. На кого-то ведь должен пасть выбор. А на кого? Выбрать двух подходящих живых людей, пересадить головной мозг одного в организм другого, а прочее выбросить? Подобное абсолютно исключается. Вы же это прекрасно понимаете.

— Понимаю, но...

— Молчите и слушайте. Эксперимент долго отрабатывался на животных. В него вошел и ему предшествовал огромный труд множества ученых в течение десятилетий. Наша группа дошла до человека. Но ведь взять человека невозможно. Следовательно, подобные эксперименты на людях вообще немыслимы. Принципиально. Оставалось только рассчитывать на случайность.

— Я представляю себе...

— Плохо представляете. Нужны двое, нужны, к сожалению, несчастный случай, смерть, смертельная болезнь. Причем подходит далеко не каждый случай, не каждая смерть и болезнь.

— Крол говорит, что вы достигли блестящих успехов...

— В области консервации и реанимации изолированных тканей и отдельных органов с последующим вживлением их в чужие организмы. Лишили фантастов одной из их излюбленных тем.

— Теперь я — эта фантастика.

— Нет, не фантастика. Мы действительно можем отдельные органы двух и более особей гармонично совмещать воедино, синтезировать в один жизнеспособный организм. Причем с течением времени сроки консервации всё удлиняются.

— Крол сказал, что последний период был богат крупными открытиями с успешным применением их на практике.

— Да, достижения велики, но барьеры несовместимости преодолены еще далеко не полностью. Нельзя, например, произвести трансплантацию данного головного мозга в любой организм, хотя причины этого найдены и законы исследованы. Сроки консервации и реанимации уже значительны, но все же ограничены. Так что пока положительный результат экспериментов требует сложного биологического соответствия двух субъектов, совпадения во времени и ряда других условий.

— Но вероятность совпадения всех условий...

— Порядка шанса отдельного билета на единственный в лотерее крупный выигрыш. Теперь понятно, почему мы «сунули в первое попавшееся»?

— Но непонятно, почему вы выиграли при таком ничтожном шансе!

— Потому что на какой-то билет выигрыш падает. Этот билет и достался нам. Исключительная удача, на наше счастье в кавычках.

— И на мое несчастье — без кавычек.

— Допустим. И вот, когда мы уже почти подготовили Джеффриса к операции, как раз случайно...

— В ваши руки попали мои истерзанные останки. Удивительно удобное для вас совпадение во времени!

— И самое замечательное: у погибшего сохранился именно и почти только головной мозг. Положение — совершенно парадоксальное: Дейвис бесповоротно погиб, его организм был на девяносто пять процентов разрушен, а живой Джеффрис на девяносто пять процентов находился в неплохом для его возраста состоянии. Но обрести вторую жизнь...

— Суждено было уничтоженному Дейвису, а не еще живому Джеффрису. Печальный парадокс для обоих подопытных.

— Только для Джеффриса. По крайней мере, мы тогда так полагали. И естественно, что у всех в нашей группе возникла мысль — попытаться дать жизнь хотя бы одному...

— То есть избрать обоих жертвами своего первого эксперимента на человеке.

— Напоминаю (голос повышается), что вы по своей вине потеряли свою первую жизнь. Это не позволяет вам предъявлять какие бы то ни было претензии. Ставить условия и выбирать мог бы только сознательно пошедший на опыт. А вы, превратив себя в мертвеца, сами дали нам этим моральное право на любой эксперимент.

— И вы без колебаний воспользовались этим правом.

— Безусловно. Ведь ждать другого такого случая пришлось бы, быть может, годы. Или вовсе не дождаться. Редчайшее совпадение всех цифр номера на билете...

— И серии, иначе получился бы ничтожный выигрыш, а не тот единственный крупный, какой вам был нужен.

— В том-то и дело. При экспериментировании на животных мы искусственно подгоняли объекты под нужную «серию» путем тщательной селекции и длительной подготовки экземпляров. А при человеческих объектах ни о чем подобном не может быть речи. Тут не только на исследования, пробы, обработку подопытных для, говоря популярно, «биологической настройки в унисон» не оставалось времени, но даже размышлять было некогда. Бери, что есть, и притом немедленно. Теперь или, быть может, никогда.

— Итак, вы действовали вслепую, наугад. На что же вы рассчитывали при ничтожном шансе на удачу?

— А на что рассчитывает покупатель лотерейного билета? Авось выиграю. Ведь альтернативы не было, терять было нечего и ни для кого никакого риска. Нам просто повезло — поразительное сочетание всех существенных факторов.

— В таком случае я дивлюсь самому себе — существую ли я вообще?.. Нельзя не признать, что вы произвели небывалый, необычайно смелый эксперимент.

— Рад, что вы хоть это понимаете. Это величайший эксперимент нашего времени. В полной мере оценить его по достоинству, постичь торжество наших идей может только истый ученый. Вы — уникальное произведение, апофеоз трудов всей моей жизни, венец моего творчества.

— Спасибо за такую честь. Но сожалею, что она выпала на мою долю. Как потерпевшего меня не интересует высокая медицина. Боюсь, что и общественность не согласится с вами. Не поймет и осудит.

— Возможно. Тогда труд десятилетий будет обесценен. Это было бы для меня решающим, трагедией. Прошедшая жизнь, а тем более дальнейшее мое существование потеряли бы всякий смысл.

— ...И наконец, о самом главном, для меня решающем. Это — семья. Но не хотелось бы обнажать перед вами свою святая святых.

— У меня нет своей семьи. Но я понимаю эту привязанность. И готов признать ее благороднейшей. Но в корне — она все же биологический примитив. А у мыслящего человека имеются еще и высшие идеалы — наука, искусство, служение человечеству.

— Эта дверь для меня наглухо заперта.

— Почему? Вы высоко интеллектуальны и эрудированы. У вас есть свое искусство, которому вы преданы.

— Для меня нет его больше. Человек, составленный из двух, оказывается в парадоксальном, ложном положении. Для себя я Дейвис, для людей — Джеффрис. Кто же я на самом деле? И какой смысл в данном случае имеет это понятие «на самом деле»? Чем оно определяется? В моем «гибриде» оно утеряло всякий смысл. В литературном мире я не способен фигурировать в роли писателя Джеффриса — я не обладаю его качествами. В лучшем случае такой полностью «деградировавший Джеффрис» может вызывать лишь сочувственное сожаление. А в театральных сферах никто не признает режиссера Дейвиса в этом старом и обветшалом Джеффрисе. К тому же еще «выжившем из ума». Так что «на самом деле» я ни тот, ни другой.

— Но это ни в коей мере не означает, что вы вообще не способны никем быть. Не сомневаюсь, что и в вашем положении возможно неплохо приспособиться.

— Нет, профессор, в такой форме я не годен ни для общества, ни для себя. Для себя такое существование бессмысленно и вообще невозможно. Я годен только для вас. Как уникальный экземпляр сотворенного вами чуда. Для демонстрации меня на медицинской арене и на лекциях студентам. Впрочем, я представлял бы ценнейшую находку для антрепренеров. Сенсационный экспонат на выставках, эстрадах, телевидении, в цирках. Неплохой бизнес. На все пять континентов. Дело пахнет миллионами. Хотите пополам?