Жаворонок Теклы (СИ) - Людмила Семенова

— Интересная у тебя философия, милая. Но неужели ты совсем не боялась того, что я вижусь с ней? — промолвил Айвар, покачав головой.

— Философия у меня по крайней мере честная, — вызывающе сказала жена. — А чем это ты вздумал меня пугать? Что тебя все-таки могло потянуть на большее? Так этого тебе стоило бояться, дорогой.

Айвар вдруг почувствовал новый сильный укол в затылок, и на миг ему показалось, что это не очередной спазм, а прикосновение холодного оружия. В голове проносилось: «Эльга, значит… Мне показалось, что у нас с ней схожие вкусы… В чем же дело, в доме или в хозяевах?» Значит, Налия давно обо всем догадалась и лишь позволяла ему верить, будто у него есть какие-то тайны… Наконец он перевел дыхание, попытался сдержаться, но вопрос вырвался сам собой:

— Налия, и что же ты могла сделать со мной страшнее того, что сделала и так, без всяких измен? Сразу убить?

— Перестань, Айвар! Что теперь об этом говорить, когда мы по сути остались вдвоем на свете? Нам придется держаться друг за друга, потому что все остальное потеряно — и мир, и Россия, и этот мальчик, которого я, к твоему сведению, любила не меньше, чем ты. Так что давай ешь, я зря, что ли, старалась?

После этого разговора супруги долго не возвращались к прошлому и вообще по большей части отмалчивались, прячась каждый под своей скорлупой. Спасала только необходимость вести быт. По утрам они, когда у Айвара проходила дурнота, завтракали, и она отвозила его в больницу, а потом ехала по своим делам. Вскоре он узнал, что Налия сблизилась с церковной общиной, посещавшей храм невдалеке от деревни. Айвар его хорошо знал. Правда, храмом здесь скорее гордо называли большой деревянный дом с крестом и эфиопским флагом на крыше, украшенный цветными стеклами и грубо написанными фресками. Но им заведовали грамотные и мудрые люди, которые поддерживали здесь гражданскую общность. Как в дореволюционной России, церковь вела метрическую книгу, где отмечались рождения, браки, смерти, переезды в город, исчезновения без вести и другие важные события. Айвар не раз обращался сюда за помощью в сборе анамнезов и статистики. Кроме того, духовники учили детей грамоте и привечали тех, кто из-за какой-нибудь беды потерял крышу над головой.

Еще Айвар заходил туда на празднование Фасики, когда церковь украшали пальмовыми листьями, наподобие того, как в России делали букетики из вербы. Служба проходила в вольном африканском духе, с песнопениями, танцами и лакомствами.

Поначалу Налия в основном помогала с развозкой книг, продуктов и необходимых вещей: здесь была своя харчевня, библиотека, баня, пункт, где нуждающиеся могли получить одежду и кое-какие медикаменты. В благодарность церковь угощала ее и Айвара своими пирогами, творогом и кофе. Позже она стала рассказывать взрослым и маленьким прихожанам основы гражданской этики через захватывающие сказки, легенды и забавы, собранные со всего мира, как это делал Айвар в больнице.

В деревне и на работе у мужа у нее тоже быстро нашлись товарищи и Айвар в душе был рад, что Налия не сдает своих лидерских позиций. К тому же, он узнал, что она везде называла себя «Корналия Теклай», и его растрогало такое проявление близости и уважения, которые Налия все еще маскировала замкнутостью и ехидством.

Но и Айвар вел себя закрыто, так как эмоции все больше притуплялись и сосредотачивались на тяге к морфину. Налия старалась чем-то его расшевелить — привозила церковные пироги и печенье, заманивала прогуляться по улицам Семеры или рынку, подкладывала за столом самые аппетитные кусочки. Правда, питаться приходилось скромно, не столько от безденежья, сколько из-за нехватки воды. Но Айвара уже мало что трогало и он с неохотой съедал по утрам несколько ложек каши с сахаром и сухофруктами, а в ужин — ее же с толчеными бульонными кубиками и сухарями.

В один из таких молчаливых вечеров Налия все же не сдержалась и заговорила с ним:

— Послушай, тебе не кажется, что пора уже выкарабкиваться?

— Что, были претензии на работе?

— При чем здесь это? Ты что, ради работы живешь? Ради мученического венца? — возмутилась Налия. — О тебе речь, Айвар, и обо мне! И я хочу, чтобы мы жили, а не страдали. Но без твоего желания я тебе не помогу, и никакие врачи не помогут! Надо возвращаться к жизни, понимаешь? Начинай с малого: приходи хотя бы в церковь, послушай, как мы учим ребят петь, посмотри, какие они рисуют витражи, поговори с ними! Тебе же это всегда было в радость. Что, сил у тебя нет? А на то, чтобы ныть и объедаться таблетками, силы находятся!

— Да когда я ныл, Налия? — возразил Айвар. — По-моему, я никого не беспокою! Знаешь, даже странно: мне всегда было «больше всех надо», а вот сейчас мне ничего не надо! Ну, кроме одного, понятное дело. И слава богу, что это желание мне заменяет все остальные, потому что больше ничего и не будет! Ничего! А что ты там мне обещала?

— Айвар, так ты что, решил меня наказать? — с горечью спросила Налия. — Способ, конечно, жестокий, но глупый! Ты сам-то это сознаешь?

— Скажешь тоже, — усмехнулся Айвар. — Просто ты разберись, чего от меня хочешь. Ты столько раз пыталась до меня донести, что эфиопов бесполезно приучать к нормальной жизни, что здесь всегда будет только черная дыра, — и вот, я наконец это понял, как тебе и хотелось. Но тебя, похоже, опять что-то не устраивает?

— Хотя бы то, что ты не ешь! Хочешь в конце концов желудок потерять? Как ты не понимаешь, что я все это говорю ради тебя!

Больше они ничего не сказали друг другу, но ей почему-то показалось, что воля к жизни в Айваре еще не угасла, сколько бы он ни пытался убедить ее в обратном.

Когда ближе к ночи Айвар вернулся со двора, где выливал грязную воду из ведра под рукомойником, Налия ждала его у стола, на котором слабо светила лампа. В доме приятно пахло свежезаваренным имбирным чаем и он заметил, что она поставила на стол красивые расписные кружки вместо обычных стаканов. На большом блюде лежал любимый Айваром рассыпчатый пирог с финиками и орехами. К его удивлению, она даже успела переодеться в нарядное оливковое платье, которое сшила уже после приезда.

— Я подумала, что так тебе, может быть, больше понравится, — улыбнулась Налия. — Что мы все время едим как-то