Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Мы уже не раз видели проявления жуковской вспыльчивости и излишней резкости, но за время первого периода битвы за Москву его характер, вне всяких сомнений, ухудшился еще больше. Жуков находился под чудовищным давлением. Сталин звонил ему по нескольку раз на дню. Молотов, Булганин, Мехлис приезжали в Перхушково по пустяковым вопросам. Угрозы, открытые или слегка завуалированные, были для них нормальным стилем общения, как у него с подчиненными. Начальником Особого отдела Западного фронта – представителем НКВД, в чью задачу входила слежка за Жуковым,  – был Лаврентий Цанава, близкий друг Берии, который сделал успешную карьеру как мучитель и палач (в частности, он руководил организацией убийства еврейского актера Соломона Михоэлса в 1948 г.). Разве мог Жуков забыть, как в начале октября Молотов пригрозил ему расстрелом, если тот позволит немцам подойти к Москве?[522] А разве Сталин не пообещал ему и Коневу: «Головой ответите оба, если сдадите Москву!»

«Я не строил никаких иллюзий,  – скажет маршал Анфилову,  – я знал, что меня ждет, если я сдам столицу». Шапошников и Василевский донимали его доработкой деталей плана контрнаступления. Дополнительные яркие мазки в картину жуковской грубости добавил рассказ Рокоссовского. Он видел ситуацию лишь частично, с высоты положения командующего одной из армий, и не знал, что многие неуместные или необдуманные приказы исходили не от Жукова, а от самого Сталина. Его обида на Жукова усилилась во время войны – особенно после назначения в октябре комиссии, призванной расследовать причины сдачи Волоколамска,  – и даже после нее. Она так ослепила его, что он написал, будто бы под Москвой Жуков думал только о личной славе, а его приказы зачастую имели единственную цель – прикрыть его в случае неудачи. В 1990-х годах его оценки были отвергнуты российской историографией, которая предпочла образ Жукова – «народного вождя из гущи народа» – его образу «сталинского генерала, во всем похожего на своего хозяина».

Однако Рокоссовский умел наладить со своим начальником деловое сотрудничество. Он даже доложил об очень показательном случае, имевшем место во время боев за Волоколамск 16 ноября. Жуков позвонил в 2 часа ночи, после того как Рокоссовский передвинул КП армии.

«Жуков: Почему Вы не обеспечили проводку телефона с Вами?

Рокоссовский: Телефон находится в ведении НКВД. В нашей просьбе ими нам отказано.

Жуков: Телефон прикажите немедленно поставить, и Вы напрасно сдаетесь НКВД. Командуем мы, а не НКВД. Вы должны были доложить мне немедля. Донесите срочно, кто конкретно отказался поставить телефон!

Рокоссовский: Есть, тов. командующий. Доношу, что приказание двукратное не выполнили они»[523].

Великолепно: НКВД распоряжается военной связью. Рокоссовский, уже сидевший в тюрьме по обвинению в шпионаже, не осмелился противоречить госбезопасности. Стальные зубы, вставленные вместо выбитых на допросах чекистами, постоянно напоминали о мучительном и совсем недалеком прошлом: с момента освобождения прошло всего-навсего полтора года… Жуков же пошел напролом и добился проводки телефона своему подчиненному. Он всегда будет отстаивать интересы армии от посягательств гэбистов, что уже доказал в Ленинграде.

Немецкое наступление остановилось из-за истощения сил

29 ноября фон Бок убедился в том, что его фланги блокированы, после чего попытался нанести лобовой удар в центре. План был прост: воспользоваться тем, что крупные силы Советов скованы на флангах, чтобы окружить и уничтожить 5-ю и 33-ю армии, выйти на шоссе западнее Кубинки и совершить бросок на Москву. 1 декабря IV армия Клюге наносит удар между Кубинкой и Наро-Фоминском. Немцы продвинулись на 10 км, после чего были остановлены советскими контратаками. Острие атакующих порядков XX корпуса, отклонившееся к Голицыно, было уничтожено в бою, в котором, по словам генерала Рейнхардта, в рядах немецких солдат возникла «паника». На поле боя остались остовы 50 танков. Два батальона XXIII дивизии отказались идти в атаку.

Немцы больше не могли двигаться вперед. Ночью температура опустилась до – 30 °C. Солдаты бросали оружие и толпились вокруг редких печек. В картерах двигателей замерзало масло, в автоматах и винтовках застывала смазка. Фон Бок телеграммой от 1 декабря сообщил ОКХ: «Мне представляется, что наступление потеряло цель и смысл, поскольку совсем близок тот момент, когда войска окажутся совершенно измотанными… Группа армий растянулась почти на 1000 км, имея в резерве одну дивизию неполного состава»[524]. Жуков подтверждает его слова: «В первых числах декабря по характеру действий и силе ударов всех группировок немецких войск чувствовалось, что противник выдыхается и для ведения наступательных действий у него уже нет ни сил, ни средств»[525]. В 16 часов 1 декабря Сталин передал Жукову 10-ю армию, в то время как 26-я, также взятая из резерва Ставки, двигалась во втором эшелоне в направлении Коломны. Гудериан даже не подозревал об опасности, нависшей над его открытым правым флангом. Что же касается III танковой группы Рейнхардта, самого наступательного из немецких генералов, он 2 декабря наглухо увяз под Лобней, в 25 км севернее Москвы. Наконец, последнее мобильное соединение, IV танковая группа Гёпнера, прекратило попытки наступления 3 декабря. Ее командующий писал: «Наступательные возможности моей танковой группы полностью исчерпаны. Причинами тому являются полное физическое и психологическое истощение личного состава, недопустимо высокие потери и неприспособленность снаряжения к зимним условиям». 4-го числа он написал жене: «Я многое сделал, но конечная цель от меня ускользнула. Не хватило сил. Войска дошли до крайнего предела… Русские становятся все сильнее и сильнее. Такую горькую пилюлю трудно проглотить»[526]. Гёпнер решил проигнорировать приказ о продолжении наступления.

Жуков выполнял на фронте две задачи. С одной стороны, он руководил оборонительным сражением, шедшим по-прежнему с огромным напряжением. С другой – в тесном взаимодействии с Генштабом работал над планом контрнаступления. Он спал не больше одного-двух часов за ночь. Его порученец видел, как он пил кружку за кружкой крепкий черный чай, а потом выходил из блиндажа и растирал лицо снегом. Иногда, чувствуя, что засыпает, он садился на свою серую кобылу и в течение часа в полном одиночестве скакал на ней. Всегда рядом с ним находилась его личный врач и вторая жена, лейтенант Лидия Захарова. Она часто заставала его спящим, положив голову на руки, за столом, устеленным штабными картами: он урывал час для сна то там, то тут. Какому еще выдающемуся полководцу, от которого зависела судьба его Родины, доводилось действовать в таких условиях, жить в таком нервном напряжении, да еще столь продолжительное время, и выдержать все это? Однажды, рассказывал его охранник Бедов, Жукова, несмотря на все усилия, не удалось разбудить, и он проспал десять часов кряду. Генерал Хозин, с которым Жуков тоже не церемонился, однажды скажет с искренним восхищением: «Никогда, даже в тяжелейших ситуациях, когда казалось, что выхода нет, я ни разу не видел, чтобы Жуков потерял голову, хотя бы на мгновение, никогда я не видел, чтобы он не был способен найти решение».