Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

 –  Этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.

 –  Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?

 –  Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась, с изгибами она достигла в настоящее время более 600 километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.

 –  Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером,  – недовольно отрезал И.В. Сталин»[507].

Жуков тщательно проанализировал провалы Конева и Еременко в октябре. У него сейчас было три козыря перед ними: он крепко держал в руках войска и своих командармов; он знал, когда противник нанесет удар (после первых серьезных заморозков) и где (на флангах, в Волоколамске и Туле). Но – чего не было ни у Конева, ни у Еременко – он понимает, что ему совершенно необходимо сохранить свои скудные мобильные резервы: танки и конницу – на направлениях возможных прорывов, чтобы в крайнем случае нанести ими контрудар. Он расположил позади 16-й армии Рокоссовского пять кавалерийских дивизий корпуса Доватора и соединение Катукова, ставшее 1-й гвардейской танковой бригадой; на Тульском направлении он разместил 2-й кавалерийский корпус Белова и 112-ю танковую дивизию полковника Гетмана. И вот теперь Сталин приказывает ему эти силы бросить в авантюру! Это означает сжечь единственную имеющуюся у него в распоряжении страховку. Через пятнадцать минут после разговора с вождем на КП Жукова пришел перепуганный Булганин и с порога сказал: «Ну и была мне сейчас головомойка… Сталин сказал: „Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!“»[508]

Почему он принял такое решение? К чему были эти угрозы? Рокоссовский писал в своих мемуарах: «Признаться, мне было непонятно, чем руководствовался командующий, отдавая такой приказ. Сил мы могли выделить немного, времени на подготовку не отводилось!»[509] Можно предположить, что на такое решение Сталина подвигли две причины. Первая: взятие Тихвина немцами, намеревавшимися прервать последний путь снабжения осажденного Ленинграда и соединиться с финнами. Ленинград, казалось, был обречен. Может быть, Сталин так остро отреагировал на эту плохую новость. Второй причиной, возможно, стал его страх перед повторением Вяземско-Брянской катастрофы. Кто мог дать гарантию, что немцы не повторят? Он ошибся, не позволив Коневу и Еременко еще 15 сентября стать в оборону. Возможно, это породило мысль об упреждающем ударе, который сорвал бы планы противника и позволил выиграть время до наступления сильных морозов. Что же касается угрозы, отметим, что Сталин адресовал ее не непосредственно Жукову – как он поступил бы с любым другим генералом,  – а через Булганина.

15 ноября, как и предполагал Жуков, фон Бок начал то, что казалось немцам решающим наступлением, должным принести им победу. Накануне он вместе со всеми командующими армиями встречался в Орше с Гальдером. Против возобновления наступления на совещании выступили Гудериан, Гёпнер и командующий II армией Рудольф Шмидт. Столбик термометра уже опустился до отметки – 10 °C. Зимнее обмундирование получили только люфтваффе и войска СС. А остальные? Сотни вагонов с теплой одеждой стоят на запасных путях в Варшаве: пропускают только эшелоны с боеприпасами и горючим. Рудольф Шмидт возмущен: «У нас в батальонах осталось по 60 человек вместо 500! […] Когда войска дойдут до предела своих сил, тогда даже самые суровые приказы ничем не помогут. А мы уже дошли до этой точки»[510]. Но Гальдер – мечтавший через несколько дней взять Ярославль и Сталинград – и фон Бок решительно отмели все возражения: вперед, на Москву!

Первые часы наступления, казалось, подтвердили правоту Гальдера и Бока. Как и планировалось, танковые соединения прорвали советский правый фланг в месте стыка Западного (Жуков) и Калининского (Конев) фронтов. На севере фронт 30-й армии (Калининского фронта Конева), имевшей всего две слабые дивизии и 56 легких танков против 300 немецких, был сразу прорван, разрезан на части. Избегая окружения, она оставила позиции на правом берегу Верхней Волги и отступила, открыв дорогу на Клин. «Вражеские войска,  – пишет Жуков,  – с утра 16 ноября начали стремительно развивать наступление на Клин. Резервов в этом районе у нас не оказалось, так как они, по приказу Ставки, были брошены в район Волоколамска для нанесения контрудара, где и были скованы противником»[511]. Ее соседка, 16-я армия Рокоссовского (Западный фронт), оказалась в невероятной ситуации: ее правый фланг, выполняя приказ Сталина, перешел в контрнаступление, тогда как центр, подвергшийся атаке немцев, ушел в глухую оборону. На создавшемся таким образом изломе одна дивизия была разгромлена, и немцы прорвали советский фронт.

Жуков позвонил Рокоссовскому и надменным тоном потребовал контратаковать, чтобы заткнуть образовавшуюся брешь. Но для этого следовало вернуть вырвавшиеся вперед бригаду Катукова и кавалерийский корпус Доватора! Контратака в лоб, предпринятая 17-го, заставила немецкую IV армию приостановить наступление на двое суток, но затем советским войскам, подвергшимся атакам с воздуха, пришлось отойти[512]. Со своей стороны, Гёпнер ударил в стык 33-й и 5-й армий с целью перерезать Волоколамское шоссе. Армия Рокоссовского, на которую наступали 300 танков, начала проявлять признаки усталости. Жуков, собиравшийся защищать Клин, отказался от этой идеи и приказал Рокоссовскому занять позиции на правом берегу Истринского водохранилища.

17 ноября Жуков получил приказ Ставки – страшный для гражданского населения – уничтожить все дома на расстоянии 20–30 км по обеим сторонам ведущих к Москве дорог. 30-я армия, командующим которой назначен Лелюшенко, была передана в подчинение Жукова. Его фронт удлинился еще на 50 км к северо-западу.

18-го Гудериан, в свою очередь, атаковал на юге. Знаменитый германский танковый командир был неспокоен. Случившийся накануне инцидент его сильно встревожил. Атакованная сибирской дивизией потрепанная 112-я германская пехотная дивизия убедилась в бессилии ее 37-мм противотанковых орудий против лобовой брони советских танков T-34, а пулеметы на холоде не действовали, что вызвало панику и бегство, остановленное только через 10 км. «Эта паника, возникшая впервые со времени начала русской кампании, явилась серьезным предостережением, указывающим на то, что наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия уже более не способна»[513]. Тем не менее Гудериан нанес удар там, где его ждал Жуков, в направлении Сталиногорска (ныне Новомосковск), намереваясь обойти Тулу с востока.