Крушение империи - Михаил Козаков

— От Надежды Ивановны Громовой? — удивленно и громко, так, что ее могли слышать в прихожей, переспросила хозяйка квартиры. — Не припоминаю что-то, мадемуазель…

— Вы не знаете Громовой? — оторопела Ириша.

— Нет, не знаю, — отрицала Вера Михайловна.

— Она живет на Подольской улице!

— Не понимаю, о ком вы говорите, мадемуазель. Это какая-то ошибка.

— Простите… — пробормотала Ириша и растерянно опустилась на стул. — А я была уверена…

Ей действительно показалось, что, может быть, произошла тяжелая ошибка: эта женщина так твердо и спокойно отрицала свое знакомство с Громовой.

Но как же это могло случиться, что ей, Ирише, дали этот адрес и здесь проживает все же Вера Михайловна?.. Распахнуть шубку, вынуть из-за корсажа ваулинскую записку и сказать: «Вот вам»? Но разве можно так рисковать! На стене, в числе прочих, висит в рамке какая-то грамота, выданная ведомством императрицы Марии Федоровны, — что это за квартира и кто эти люди в ней? Нет, надо быть очень осторожной! А может быть, не показывая записки, сказать так: «Громова арестована. Она просила меня сообщить вам». А зачем и это говорить? Если имя Громовой ничего, кроме недоумения, не вызвало в ответ, — зачем же продолжать эту неловкую беседу?

Ириша была сконфужена.

— Простите, — сказала она, поднимаясь со стула, — меня направили к вам… как это могло произойти? А где я вас могу найти в мастерской? — уцепившись за какую-то новую мысль, спросила она.

— Мастерская мадам Софи известно где: на Троицкой, — вежливо раскланивалась с ней Вера Михайловна, пропуская к двери.

В прихожей заскрипели половицы, и послышались удаляющиеся, торопливые шаги: кто-то явно подслушивал. Очутившись в прихожей, Ириша оглянулась в ту сторону, откуда шло встревожившее поскрипывание, заметила только приоткрытую дверь в одну из комнат, но никого из ее обитателей.

Она переступила порог квартиры — удрученная, со слезами на глазах.

Тремя днями раньше в ту же квартиру № 6 по Суворовскому проспекту позвонил и вошел Сергей Ваулин.

— Я к Вере Михайловне, — сказал он встретившей его женщине.

— Это я, — отозвалась она.

— Мне поручено трубы чистить, — продолжал Ваулин, глядя ей в глаза.

— У нас все чисто пока, — не удивилась странному заявлению солдата Вера Михайловна.

— Хорошо. Меня послал Анатолий к Федору.

— Очень хорошо, — радостно заулыбалась женщина, — Федора нет дома, он будет в четверг.

— А до четверга я буду, — закончил условный пароль Сергей Леонидович и кинулся жать ее руку.

— Ваулин… вы?! Швед?.. Здравствуйте, голубчик! — вела его в комнаты Вера Михайловна. — Представьте, я вас по голосу узнала!

— Неужто? Каким образом?

— Ведь всего один раз по телефону звонили: когда Савва Абрамович еще был!

— Да, да, — вспомнил и Ваулин. — Неужели по голову?

— По голосу… Да вы сбрасывайте шинель, гимнастерку…

— То есть как?

— Все, все сбрасывайте сейчас же.

Он не знал, как поступить.

— Я выйду, а вы переоденьтесь, — распоряжалась Вера Михайловна. — Вот здесь, в шкафу, на нижней полке все уже приготовлено. Все — заранее! Мы вас ждали, но не знали только, когда… Ну, скорей!

— Никого нет в квартире?

— Никого.

— Я мигом! — крикнул ей вслед Сергей Леонидович и принялся переодеваться.

Через минут десять он позвал ее, и Вера Михайловна увидела перед собой преображенного человека — в черных брюках и штиблетах, в синем пиджаке и жилетке, в новенькой рубахе с отложным воротником и темным галстуком.

— Повернитесь-ка, — деловито осматривала его Вера Михайловна. — Все ведь подбиралось приблизительно, не предъявляйте к нам особых требований. Нет, ничего, — осталась она довольна. — Как будто все сносно. Вот только рукава немного коротки.

— Ладно, ладно, — доволен был и Ваулин всем. — Накормите чем-нибудь, если есть, и, ради аллаха, расскажите все, что и как!

Она принесла ему колбасы, хлеба, шпрот, несколько печеных холодных картофелин и начатую коробку хороших папирос «Осман». Они доставили особое удовольствие Сергею Леонидовичу: он закурил, прежде чем начать есть.

— Сейчас никто не придет? Нет? Рассказывайте… Все, что знаете, рассказывайте! — торопил он Веру Михайловну, возясь с едой. — Ведь я четыре месяца ни гугушеньки не знаю!

Он был оживлен и весел, радостен и бодр, несмотря на одолевавшую его усталость после столь бурного, рискованного дня.

— Четыре месяцу почти полной неизвестности!.. Для вас они, понимаете, позади, вам нужно оглядываться на них… А для меня — они передо мной, впереди они. В одну ночь, в один час я должен узнать их, чтобы встать с вами рядом, плечо к плечу.

— А вы думаете, что я все знаю, — скромно сказала Вера Михайловна. — Вот придет Федор, и вы наговоритесь вдосталь.

— Федор? Сюда?.. В самом деле… он? Николай Михайлович?

— А вы ничего и не заметили? На дверях-то чья карточка? Он здесь живет.

— Вот как?

Никогда раньше Сергей Леонидович не знал квартиры Федора. Впрочем, этого, кажется, никто почти не знал, даже в тесной группе передовых работников организации. А тот, кому и был известен домашний адрес Федора, не считал нужным сообщать о нем другим: Федор был на особой конспирации и на собраниях Петроградского Комитета не появлялся. Он был связан только с русским бюро Центрального Комитета, где работал до ареста и Ваулин.

Вера Михайловна была права: с Федором они наговорились вдосталь.

Он пришел поздно вечером, и Сергей Леонидович с удивлением услышал, как еще в прихожей он деловито спросил жену:

— Швед здесь? — И, получив утвердительный ответ, добавил: — Глупо было бы не воспользоваться таким замечательным случаем.

Он знал уже, очевидно, все, что произошло сегодня на Сампсониевском.

— Николай Михайлович! — выскочил ему навстречу Ваулин.

Они обнялись.

— Поздравляю. Имею полномочия приветствовать. И сообщить кое о чем. Вера, — обратился Федор к жене. — Чайку бы нам на спиртовочке, — а? Как ты на это смотришь? Подогреть только? — тем лучше!

За столом он внимательно выслушал рассказ о побеге, о случае с торговкой-старушкой, зарубленной полицейским, о подробностях солдатского бунта.

— Старушка — старушкой, конечно, — усмехнулся он. — О ней сегодня весь город говорит, все сердобольные буржуа. Да только кое-кто «помоложе» здесь руку свою приложил, — к вашему сведению это, Сергей Леонидович!

Он снял на минуту пенсне (лицо сразу стало помятым, заспанным словно), медленно помассировал у глаз и скулы, сгоняя усталость с лица, и, вновь оседлав свой нос стеклышками, добавил:

— Стихия, как сами понимаете, тоже имеет свои законы. Революционная — тем паче не входит в число исключений. К вашему сведению, Сергей Леонидович, мы там распространили три сотни наших листовок!

— Среди лесснеровцев?.

— Это само собой. А еще, повторяю, — среди солдат вашего полка. Для вас это новость — я вижу. Но факт остается фактом.

— Понятия не имел! — сконфузился Ваулин. — Ни разу ничего в казарме не замечал!

— Это и хорошо, с другой стороны! — подхватил Федор. — Значит, солдаты научились не болтать зря, прятать то, что полагается.

— Ах, досадно! — поморщился Сергей Леонидович и растерянным взглядом обвел обоих товарищей.

Вера Михайловна добродушно улыбалась, Федор — снисходительно, как показалось.

— Что ж тут досадовать? Напротив, мне думается, — серьезно сказал он, — надо радоваться за организацию.

— Я и радуюсь за нее! — живо перебил его Ваулин. — Разве я об этом, товарищи?! Мне жаль, что я-то в этом деле был ни при чем. Почему не через меня налаживали, — а?

— Здравствуйте, пожалуйста! — заворчал Федор. — Этого еще не хватало. Человек и так на подозрении, а тут ему еще новое дело поручай! Для чего? И его подвести, и все дело поставить под угрозу. Рассудили же вы, Сергей Леонидович!

«Прав, черт возьми! — думал Ваулин. — Разве я бы на их месте не так же поступил?»

Но все же досадовал, что, находясь в полку, ведя осторожную агитацию среди солдат, ничего в то же время не знал, не подозревал, что тут же, рядом, ведет кто-то другой работу — более важную, более нужную.

Теперь уже, на свободе, ему показалось, что чересчур осторожничал в полку, что можно было гораздо больше сделать, чем он делал там. И, может быть, так мало делая, следовало еще раньше дезертировать оттуда, вернуться какими угодно путями в подполье, в среду связанных между собой товарищей, которым мог бы принести значительно большую помощь. Он был недоволен собой и омраченно сказал о том Федору.

— А зачем же папиросную коробку ломать? — неопределенно ответил тот. — Я вас, дорогой мой друг, привык видеть в более спокойном состоянии. А еще солдат, воинский чин! — громко смеялся он, подмигивая жене. — Коробочку-то жаль, пригодилась бы, а вы ее вон как!