Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

Все то, о чем я рассказал, почтенные писцы, было продумано и организовано Куитлауаком в мельчайших подробностях задолго до нашего прихода к Кортесу. Именно по его приказу толпа горожан собралась пошуметь у дворца. И опять же по его приказу они потом разошлись за едой и питьем для белых людей. Но чего в этой неразберихе и толчее никто из испанцев не заметил, так это что площадь, по его команде, покинули только женщины. Принеся припасы, они передавали свои корзины, кувшины и подносы остававшимся там мужчинам, после чего больше на площади уже не появлялись. Вскоре во дворце и поблизости от него не осталось ни одной женщины, кроме, конечно, Малинцин да ее тлашкальских служанок, на безопасность которых нам было наплевать. А вот наши мужчины беспрестанно входили во двореИ и выходили из него, сновали по площади взад-вперед, поднося мясо, маис и валежник для солдатских костров и занимаясь множеством других дел, вполне оправдывавших их присутствие. Им предстояло заниматься этим до тех пор, пока храмовые трубы-раковины не возвестят наступление полуночи.

— Полночь — это время удара, — напомнил нам Куитлауак. — К тому времени Кортес и все остальные привыкнут к постоянному передвижению и миролюбивой услужливости наших почти обнаженных и явно безоружных людей. А до назначенного часа белый вождь должен слышать песнопения и видеть дым благовоний. Мы должны убедить его в том, что совершаем ритуал, предшествующий церемонии вступления в должность нового Чтимого Глашатая. Найдите и соберите всех жрецов, кого только сможете. Им уже было велено ожидать наших указаний, но, боюсь, вам придется расшевелить их, поскольку жрецы, как и белые люди, недовольны дождем — боятся, что он может отмыть их дочиста. Дождь не дождь, но пусть все жрецы, сколько их есть, отправятся к пирамиде Тлателолько и устроят там самое шумное представление, какое только смогут, — с огнями, барабанами и всем прочим. Туда же должен собраться и мирный народ — женщины, дети, все мужчины, которые не могут сражаться. Чем многолюднее будет толпа, тем больше это будет походить на настоящую церемонию. К тому же там эти люди будут в большей безопасности.

— Владыка регент, — обратился к Куитлауаку один из старейшин. — Я хотел сказать, владыка Глашатай. Если всем чужеземцам предстоит умереть в полночь, то зачем ты только что настаивал, чтобы Кортес назвал дату своего ухода?

Куитлауак бросил на старика такой взгляд, что я понял: в составе Изрекающего Совета этот человек не задержится.

— Кортес не так глуп, как ты, мой господин, — пояснил правитель. — Он прекрасно понимает, что я хочу от него избавиться, и попытка сделать вид, будто это не так, лишь усилила бы его подозрения на мой счет. То, что я согласился терпеть его здесь с явной неохотой, вполне соответствует его ожиданиям, а значит, по крайней мере на этот счет, испанцы успокоятся. Мне хочется надеяться, что с настоящего момента и вплоть до полуночи не случится ничего, что могло бы их встревожить.

Но пока что Кортес если и тревожился, то не столько о себе и своих товарищах, сколько о том, как бы поскорее вывезти из города награбленные сокровища. Возможно, к тому же он решил, что по влажной, скользкой мостовой тащить сани будет легче. Так или иначе, но его плотники, работая без передышки, успели до наступления темноты наспех сколотить нечто вроде двух примитивных сухопутных лодок. Испанские солдаты тут же с помощью многих наших людей, по-прежнему отиравшихся возле дворца, принялись выносить из дворца золото и укладывать его на сани. Другие испанцы в это время сплели замысловатую сеть из ремней, позволявшую впрячь в каждые сани по четыре лошади. До полуночи еще оставалось некоторое время, когда Кортес отдал приказ трогаться: лошади напряглись, подались вперед в ременных сетях, как носильщики в лямках своих тюков, и сани довольно плавно заскользили по влажным мраморным плитам Сердца Сего Мира.

Хотя большая часть испанского войска оставалась на площади, караван с сокровищами сопровождал внушительный эскорт во главе с тремя главнейшими предводителями: самим Кортесом, Нарваэсом и Альварадо. Разумеется, перемещение столь тяжелого груза было нелегкой задачей, но, смею вас заверить, все же не требовавшей личного присутствия троих высших командиров. Сдается мне, они отправились вместе с эскортом по той простой причине, что каждый из них боялся хоть ненадолго оставить богатство без пригляда, поскольку не доверял остальным. Малинцин поехала со своим господином: возможно, ей после долгого пребывания в стенах дворца просто захотелось освежиться и прогуляться. Сани скользили на запад, сначала по площади, потом по дороге на Тлакопан. И хотя город за пределами Сердца Сего Мира был совершенно безлюден, это подозрения у испанцев не вызвало. Ведь с северной окраины острова доносился барабанный бой, там горели огни и курились разноцветные благовония.

Как и кончина Мотекусомы, столь неожиданная отправка сокровищ на материк не была предусмотрена нашими планами. Это вынудило Куитлауака нанести удар раньше, чем предполагалось первоначально. Однако, как и смерть Мотекусомы, поспешный отъезд Кортеса также был нам на руку. Когда сопровождаемые солдатами сани с сокровищами заскользили по направлению к дамбе Тлакопана, — видимо, Кортес решил переправить сокровища на материк по самой короткой насыпи, — Куитлауак получил возможность отозвать воинов с двух остальных дамб и присоединить их к своим ударным силам. После чего Чтимый Глашатай разослал своим благородным воителям и остальным воинам приказ: «Не ждите труб полуночи! Нанесем удар без промедления. На врага!»

Должен заметить, что во время событий, о которых сейчас идет речь, я находился дома вместе со Ждущей Луной, ибо относился уже к тем мужчинам, которым, по выражению Куитлауака, было «позволительно не сражаться», а попросту говоря — был слишком стар для рукопашной. Поэтому меня нельзя назвать очевидцем событий, да и в любом случае — ни один человек не мог одновременно поспеть повсюду. Но вот донесения и рассказы участников того мятежа мне слышать довелось, а потому, господа писцы, я вполне могу более или менее точно описать вам все происходившее в ту ночь, которую Кортес и по сию пору называет «Ночью Печали».

Первыми, согласно приказу, начали действовать некоторые наши люди, оставшиеся на Сердце Сего Мира еще с тех пор, как забрасывали камнями Мотекусому. Им было поручено отвязать и распустить испанских лошадей, что требовало особой смелости, ибо до сих пор во всех войнах нашим бойцам приходилось иметь дело только с человеческими существами.

Хотя некоторые лошади ушли с караваном сокровищ, около восьми десятков животных оставались привязанными в углу площади, рядом с бывшим храмом, отданным испанцам и превращенным в христианскую часовню. Наши распутали удерживавшие лошадей кожаные ремни, а потом принялись бегать среди отвязанных животных, размахивая выхваченными из ближайших костров горящими головнями. Перепуганные лошади разбежались по площади, разбрасывая копытами костры, сшибая составленное в пирамиды оружие. Белые люди с криками и руганью бросились их ловить.