Идиотка - Елена Коренева

Високосный 1988 год был на исходе, когда я вернулась из Америки в Москву. Теперь мне хотелось броситься в работу по-американски — как многостаночница. Мне предложили сразу несколько картин, и я согласилась на все, их было четыре. Предсказания гадалки из Лос-Анджелеса сбывались. Меня позвали на пробы к фильму «Комедия о Лисистрате», который собирался снимать Валерий Рубинчик. Режиссер давно относился ко мне с большой симпатией. Но кроме меня на роль пробовались самые лучшие драматические героини нашего кинематографа, и мне казалось, что сейчас их право выигрывать. Но когда я все-таки получила роль, то первым делом поинтересовалась, где будут съемки. Услышав, что в Греции, я так и подпрыгнула: «А острова там есть? Мы попадем на острова?» Полно островов! Главная роль, да такая необычная, и к тому же экспедиция в Грецию — все это звучало довольно фантастично. Судьба зачастую бывает неповоротлива целыми десятилетиями, а тут — посыпались с неба подарки!

Греция с ее солнцем, морем и мрамором, застывшим в виде обнаженных торсов, стыдливо притаившихся где-нибудь в кустах, возвращает сердце к земной радости и красоте творчества. Величественные и просторные храмы, портики и колоннады, а также венчающие бесконечные холмы и взгорья кариатиды, которые смотрят на тебя пустыми глазницами, — все это окончательно примирило меня с природой, с Богом или богами и с самой человеческой слабостью — если она так прекрасно увековечена в камне! Любовь — плотская, чувственная и духовная — красива и достойна восхваления. И ревность, и зависть, и месть — для всего здесь найдется своя богиня. А театры — как гигантские ложи для развлечения Титанов под открытым небом, с сотнями, тысячами мест, эхо, играющее с камнем, солнце, остывающее в мраморе — какая красота и какая сила! В 1987 году мне приснился сон, который я записала в дневник. Как будто я собираюсь куда-то показываться и разучиваю длинный монолог. Потом иду по незнакомому городу и ищу театр. Наконец нахожу его и вижу: греческий цирк, сцена — как арена. Я в длинном платье вроде тоги, принимаю позы, наподобие Айседоры Дункан, и говорю, говорю, поворачиваясь во все стороны. А в зале сидят мои знакомые — актер Доминик и его друг, режиссер Пьер. «К чему бы это?» — написала я в конце страницы своего дневника. Теперь, снимаясь в настоящем древнегреческом театре и стоя в центре круглой сцены, вроде арены, произнося длинные монологи, я вдруг понимаю, что уже однажды делала это во сне. Правда, теперь передо мной вместо зрителя — Рубинчик в кепке, но зато Греция — настоящая. Получается — дашь на дашь!

Моей второй работой в кино в тот год была картина Сергея Юрского по его же сценарию, в основу которого легла написанная им новелла. Называлась картина «Чернов, Chernov». Мне пришлось играть роль Елены — русской эмигрантки, пианистки, женщины сильной и властной, укрощающей гения. В роли гения-дирижера выступил сам Сергей Юрьевич, работавший сразу в трех ипостасях: актер, сценарист, режиссер. Я навсегда запомнила наш детский поцелуй в кадре, от которого щекотало в носу, навернулись слезы и заалели щеки. Я хихикала, а он — удивленно изучал мою реакцию. Главную роль в картине исполнил режиссер Андрей Смирнов. (Актерская деятельность горячо любимого мной Андрея Смирнова — это своего рода забастовка, которую объявил режиссер Смирнов. Он все снимается и снимается, все пишет, курит и думает, даже немного поруководил, а вот снимать самому — нет уж, нате выкусите, не дождетесь!) Короче, мне и здесь подфартило, да к тому же предстояло ехать на десять дней в Испанию, в Барселону. Что говорить о Барселоне? Лучше туда съездить и увидеть, как на улицах танцуют ночи напролет, как в парках и на площадях гудит и гуляет гордый и страстный испанский, а точнее каталонский люд. Загляденье. Не такой дорогой и изысканный, как Париж, но все же фантастически жизнелюбивый и красивый город! Сколько гениев породила Испания, а Каталония! Сколько художников: тут вам и Пикассо, и Гауди, и Гойя, и Жоан Миро! Тут вам и Сальвадор Дали…

До Фигераса надо было ехать полтора часа автобусом. Мы с Андреем Смирновым настояли, чтобы нам дали машину съездить в Дом-музей Дали, иначе, сказали мы, не вернемся в Москву. Таких упрямых, как мы, оказалось только двое-трое из всей группы. Да, конечно, Дали многие не считают за такого гения, которым он слывет. Но я ехала смотреть не на гения, а на фантазера, на безумца, изобретателя и насмешника. Сам он замечательно сказал о себе: единственное, что отличает меня от сумасшедшего, это то, что я не сумасшедший. Дали — это одна из моих страстей. Его физиономия с вытаращенными глазами и тараканьими усами, подкрученными вверх — это любовь! На самом деле я однажды обнаружила в нем поразительное сходство с моим «роковым» приятелем — Бойдом. Та же паясничающая рожица…

Как только мы свернули во двор музея и увидели фасад здания, я завизжала: «Оно, то самое, как я счастлива!» На карнизе дома стояли в ряд огромные яйца, в человеческий рост или даже больше! А между ними и в окнах — женские статуэтки! Они-то и вызвали такую бурную радость в моей душе. Как это весело и как здорово — художественное хулиганство и улыбка в таком масштабе! Музей был огромен и содержал немыслимое количество работ Дали — графических, скульптурных, живописных и всяких-всяких, вплоть до дивана в виде губ актрисы Мэй Уэст и инсталляции из старого «Форда», и гигантского обелиска из шин. Одна только вещь меня здесь раздражала — множество портретов Галы, жены художника. Смотреть на нее мне было настолько неприятно, что у меня по коже бежали мурашки. Она мешала мне вести внутренний диалог с Сальвадором и возникала то тут, то там совершенно не к месту. Ну конечно, не то чтобы соперница, но как-то ни к чему. Дали — мой!.. Во всяком случае тогда он принадлежал только мне. Когда спустя пару часов мы встретились с Андреем Смирновым возле машины, чтобы ехать назад в гостиницу, мы молча кивнули друг другу и тихо заняли свои места, не проронив ни слова. Масштаб этой творческой личности был колоссален и подавлял любую претензию на собственную гениальность. А это и есть сумасшествие — такая работоспособность и многогранность. Гениальное сумасбродство!

Третья картина, в которой я немного поработала, — «Анна Карамазофф» Рустама Хамдамова. У меня был малюсенький эпизод, тем не менее очень дорогой мне из-за имени автора. Рустам привлекал меня теплом и утонченностью своей натуры. Особенно приятно было работать с ним еще и потому, что он создавал потрясающие женские портреты и образы, одевая и гримируя актрис в своем неповторимом стиле. Снимали мы в Питере, на Волковом кладбище. В эпизоде кроме меня, двух девочек и пожилого актера участвовал еще и Гриша Константинопольский, который в то время заканчивал режиссерские курсы, а теперь стал известным клипмейкером и автором фарсовой картины «Восемь с половиной долларов». Он все предлагал мне тогда посмотреть свои курсовые работы, а я отказывалась. Позже, через пару-тройку лет, мы с ним подружимся и он мне напомнит о съемках у Хамдамова. А я даже и не поняла, что это он играл бледного юношу в гимназической шинели. После того как моя скромная работа на площадке была закончена, фотограф группы предложила поснимать меня прямо у могил. У меня действительно был очень красивый грим и костюм в стиле ретро 50-х — все это просилось на пленку. Но сниматься на кладбище, позировать? Скрепя сердце я все-таки согласилась и присела на плиту. Девушка-фотограф увлеченно щелкала аппаратом. А когда спустя две недели выяснилось, что вся пленка была по непонятным причинам засвечена — я не удивилась. Нельзя — значит, нельзя!