Митридат - Полупуднев Виталий Максимович

Митридат и Фарнак остановились перед склоненной Метеей и устремили взоры на маленькое голое тельце, синее от холода. Девочка унаследовала черные глаза матери и вьющиеся, пушистые волосы, напоминающие кавказскую шапочку. Она оживленно двигала руками и ногами. Потом издала кряхтение, видимо недовольная своим положением, и начала громко икать.

Лик Митридата смягчился, он сделал движение рукой. Фарнак наклонился к жене. Та послушно взяла ребенка и перевернула спинкой кверху. Девочка издала громкий крик. Здесь Митридат увидел на шее новорожденной, ниже края волос, расплывчатое красное пятно – знак, с которым появлялись на свет все Ахемениды.

Взор царя стал менее острым, в нем отразилось нечто вроде молчаливого одобрения. Фарнак понимающе улыбнулся и склонил голову.

– Именем богов! – произнес Митридат громко, чтобы все слышали. – Признаю рожденную, как помеченную божественной благодатью, дочерью сына моего Фарнака и внучкой своей! Царственная кровь Ахеменидов в жилах ее! Девочка живая, жизнеспособная, в ней горит наследственный огонь! Да будет имя ей Динамия!

– Динамия! – словно эхо пронеслось по коридорам, покатилось из дворца в город и стало достоянием всех пантикапейцев. Через полчаса на рынке города бедные женщины с сумками говорили одна другой:

– Царевна родилась. Имя ей Динамия!

Метея, чувствуя, что испытание кончилось и ее дитя отныне признано царем и всем царским окружением, не выдержала, упала ниц и со слезами ловила край царского одеяния, целовала его и что-то быстро говорила на родном языке, непонятном большинству. Лишь Митридат знал язык меотов достаточно, чтобы ответить ей одним словом, услышав которое меотка разразилась потоком еще более невнятных гортанных звуков вперемежку со слезами радости.

Обратившись к Фарнаку и свите, Митридат усмехнулся и произнес многозначительно:

– В грозный час родилась царевна, когда стихии гневались. Видимо, много увидит и прочувствует она в жизни!.. Кто-то с перепугу говорил, что землетрясение – это конец всему живущему! Будто боги решили погубить людей!.. Ан и нет! В час подземной бури рождаются Ахемениды, а это значит, что боги за них!.. Полагаю, немало младенцев родилось в городе за это время. Разыскать их и одарить каждого, будь то мальчик или девочка! Чтобы все знали, что появилась на свет моя внучка, и благословляли ее! Рождение Динамии – добрый знак, он говорит о бессмертии династии и о нашем будущем торжестве!

Митридат явно хотел истолковать появление на свет внучки в свою пользу. Противопоставить его унылым слухам о божественном гневе, которые распространились в народе и даже в войсках. Окружающие поддержали его речь обычными восклицаниями восторга и одобрения. Однако многие приняли сказанное всерьез, усмотрев в нем откровение свыше, ибо устами царей говорят боги. И в более поздние времена, когда Динамия выросла и стала участницей удивительных событий на Боспоре, вспомнили слова Митридата, признали их вещими. Асандр находился в свите царя и хорошо запомнил сцену осмотра ребенка. Но тогда он не мог и предполагать, какую роль сыграет эта маленькая царевна в его собственной судьбе.

Готовясь покинуть покои Метеи, Митридат прошелся по светлице, осмотрел ее убранство в кавказском вкусе, случайно остановился перед бронзовым зеркалом ольвийской работы и, взглянув в него, остановился. Теперь он понял, почему все избегают смотреть ему в лицо и опускают глаза с выражением фальшивой смиренности. Проступила старая болезнь!.. Царь отшатнулся от собственного отражения, увидев, как некрасиво испещрен его лик мокнущими пятнами, словно обрызганный красным вином.

Раздосадованный и раздраженный, он покинул покои невестки и уединился в наиболее тихой половине дворца, приказав евнухам никого не впускать к нему.

– Гони всех в шею! – сказал он Трифону.

– А если будут настаивать?

– Тогда палками их, палками! – устало отмахнулся царь.

К вечеру его знобило, а лицо сплошь покрылось кровоточащими пятнами. Он требовал укрыть его потеплее, всю ночь бормотал несвязные слова, угрожал кому-то, вскакивал, дико озираясь, и шарил рукой оружие.

IX

В течение нескольких дней Митридата никто не видел. Даже первый стратег и ближайший исполнитель воли царя Менофан не мог добиться приема.

Общее положение обострилось и требовало решительных мер. Напуганные землетрясением воины волновались, на учения ходить отказывались, прекословили старшим. Многие уже разбежались из лагерей и присоединились к шайкам разбойников, вместе с которыми с великой жестокостью грабили и убивали местных жителей. Последние взялись за оружие, создали отряды самообороны и устремились на грабителей, защищая свои очаги и достояние. В окрестностях Пантикапея происходили настоящие сражения.

Рабы осмелели, участились случаи групповых побегов и даже убиения хозяев, с поджогами эргастериев. Толпы голодной бедноты и пришлых из деревень разоренных поселян переполнили город и уже разбили несколько складов, где хранился провиант для предстоящего похода.

Даже более состоятельные греки-общинники дружно вышли на площади с требованием отмены похода. Жрецы всех храмов приносили искупительные жертвы разгневанным богам. Из соседних городов поступали тревожные вести. Города не желали платить военный налог, отказывались направлять отряды молодежи в царское войско. Ссылались при этом на необходимость защиты собственных домов от банд злоумышленников. Начались повальные болезни.

И в довершение всего на границах Боспора появились отряды конных скифских удальцов, они грабили селения и уводили в полон боспорских граждан.

В последний раз, когда Менофан появился во дворце, к нему вышел Тимофей. Почти не шевеля тонкими губами, евнух сухо сказал, что царь молится богам и приказал не тревожить его. С противоречивыми чувствами и мыслями воевода повернул к выходу. В воротах акрополя его внимание привлекли крики и шум. Оказалось, что прибыл из-за пролива стратег Кастор в сопровождении свиты знатных людей Фанагории. Фанагорийский правитель настойчиво требовал пропустить его к царю.