К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

Растерянность и похороны, тревожные сведения, получен­ные от рабочих-американцев о том, что русская эскадра со­бирается в Петропавловск с большими войсками, – все это заставило с атакой более не медлить: она состоялась через три дня...

Крохотный отряд русских защитников, воодушевленных решением умереть, но не сдаваться, использовал свое преимущество – знание местности – и на выбор расстреливал участников французского десанта, а затем, прижавши французов штыковой атакой к отвесной стене обрывающейся здесь горы, опрокинул их. Французы бросались вниз и сотнями гибли у подножья утеса. Тем временем русские батареи гро­мили растерявшиеся и приближавшиеся на выстрел англий­ские и французские корабли. Беглый ружейный огонь бес­пощадно косил спешивших к лодкам и сгрудившихся около них людей.

Сильно подбитые метким артиллерийским огнем и накре­нившиеся на борт фрегаты – английский «Президент» и французский «Ля Форт» – с десятком пробоин в своих под­водных и надводных частях бежали из бухты во главе союз­ной эскадры. Трупы погибших офицеров и солдат десятками выносились в море.

Напечатанное за границей сообщение о том, что взятие Петропавловска не являлось целью набега, подлило масла в огонь: пресса требовала и добилась военного суда и казней неспособных и обнаруживших трусость командиров.

Французский адмирал Депуант, унаследовавший коман­дование союзной эскадрой, был смещен и умер через несколь­ко месяцев... Лондон и Париж продолжали реагировать на позорный разгром очень болезненно.

«Это не несчастье, – вопила пресса, – это пятно, кото­рое необходимо во что бы то ни стало изгладить из книги истории. Больше того, это вина, и даже – преступление».

В довершение, не стесняясь, пресса превозносила доселе неизвестные имена своих русских врагов, военного губерна­тора Завойко и капитана «Авроры» Изыльметьева, и требовала: «Они имеют право на то, что их имена будут сохране­ны навеки в летописях флота!»

Торжество горстки победителей было заслуженно и пол­но, однако было ясно, что враги не преминут вернуться и не остановятся ни перед чем, чтобы раздавить дерзкую горсть смельчаков и найти и уничтожить исчезнувший рус­ский флот.

Тут-то во всем блеске представилось предвидение Невель­ского: ход событий требовал немедленного (и неосуществи­мого) усиления отрезанных от страны Петропавловска и Камчатки, такого, которое могло бы противостоять своей силой, снаряжением и запасами соединенному флоту союзников. Му­равьев и Завойко воочию убедились, что российскую мощь в Тихом океане хранит не Камчатка, а Амур. Убедились, к сожалению, с опозданием.

Геннадия Ивановича не усыпили успехи петропавловских героев. Наоборот, тревога за их судьбу нарастала с каждым днем, и он стал набрасывать генерал-губернатору донесение.

– Прочти и благослови! – Геннадий Иванович положил перед Катей испачканный кляксами лист.

«Осмелюсь доложить вашему превосходительству, – писал Невельской, – что в случае продолжения войны и в 1855 году скорое сосредоточение в Николаевске всего, что находится ныне в Петропавловске и в Японии, долж­но, по моему мнению, составлять единственную и главную заботу, ибо если мы благовременно это сделаем, то неприя­тель, в каких бы то ни было превосходных силах здесь ни появился, нам никакого вреда сделать не может, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря, удале­ние его от сколько-нибудь цивилизованных портов не на од­ну тысячу миль, лесистые, гористые и бездорожные пустынные прибрежья Приамурского края составляют крепости, не­преоборимые для самого сильного врага, пришедшего с мо­ря... При сосредоточении в Николаевске судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный неприятель для нас, с которым придется бороться, – это мороз и пустыня, но, чтобы победить его, необходимо, чтобы все наши силы были обращены на благовременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение из Забайкалья по Амуру сосредоточенных здесь людей хорошим, и в избытке, продовольствием, медикаментами и теплой одеждой... Победивши болезни и смертность от скученности, внешний враг, пришед­ший с моря, для нас будет здесь уже ничтожен. Прежде чем доберется до нас, он очутится в совершенно безвыходном по­ложении... и, таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер...» В конце письма Геннадий Иванович просил уведомить его о решении заблаговременно, чтобы приготовиться принять несколько тысяч человек со всем их имуществом.

– Этим ты нанесешь окончательный удар своей карьере, но другого выхода нет, – твердо сказала Екатерина Ива­новна.

Письмо пошло 26 октября.

Замалчивая получение этого письма, раздраженный само­вольством генерала Запольского и взбешенный дерзким пред­ложением и намеками Невельского, Муравьев пожаловался в письме к Корсакову, что Невельской строит в Николаевске батарею не там, где ему указано, и закончил словами: «Он, оказывается, так же вреден, как и Запольский, вот к чему ведет честных людей излишнее самолюбие и эгоизм!.. По газетам ты увидишь, что к нам собираются от пятнадцати до двадцати судов французских и английских. Фабрие де Пуант, атаковавший Камчатку, сменен, новый адмирал раньше конца июня к нам не поспеет, и мы все успеем приплыть и при­готовиться...» – так писал Муравьев.

Итак, казалось, Муравьев в своем мнении насчет Петро­павловска не поколеблен и собирается весной усилить его посредством второго сплава войск по Амуру! Даже послед­ний вопль отчаяния Невельского не дошел до сознания Му­равьева. Неожиданно сломил его упрямство приказ генерал-адмирала: «Петропавловск снять и использовать приготов­ленные к сплаву войска для укрепления Амура». Муравьев был взбешен: несомненно, это проделка Невельского.

Теперь Амуру грозило бедствие от неожиданного перена­селения, так как Невельской о сплаве предупрежден не был. На его бедные возможности с одной стороны наваливалась петропавловская эскадра, с другой – суда эскадры Путяти­на. В устье Амура скопились тысячи людей.

Адъютант Муравьева есаул Мартынов приехал в Петро­павловск и начале марта. Обычно в это время город с трудом просыпался от долгой зимней спячки и мечтал о близкой вес­не, о приходе первого корабля с почтой и снабжением, о дав­но исчезнувшем из обихода сахаре, пшеничной муке, чае. Этим мечтам предавались и теперь, но городу не пришлось поспать – с осени он продолжал кипеть: кончались спешные работы по укреплению, по восстановлению домов и подбитых батарей и строительству новых, заканчивался ремонт уцелев­ших кораблей... К мечтам примешивалась тревога: весной ожидали англо-французскую армаду.