Голод Рехи - Мария Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Митрий снисходительно улыбнулся:
– Потому что я просил его рассказать.
– А самому что, стыдно?
– У меня не было времени.
– Ах, да, ты же пробивался к крепости Двенадцатого! Тебе же некогда! Знаешь, Митрий, союзники обычно делятся друг с другом информацией. Но что я для вас… ничтожество, пустынный эльф, тупое орудие.
Митрий молчал, глядя на Рехи, как на неразумное дитя. Но все же в переливчатых глазах промелькнуло подобие стыда и упрямства одновременно. Пристальный взгляд, прошивающий до души, выдерживали наверняка на все. Но Рехи старательно таращился, грозно раздувая ноздри, как ящер перед прыжком. Хотелось кинуться, ударить Митрия головой под дых, а потом выкрутить руку за крылья и еще надавать хорошенько по ребрам. От этой фантазии пересохшие губы тронула кривая ухмылка: пришелец наверняка читал мысли.
«Вот пусть полюбуется! Пусть посмотрит, что бы я мог с Двенадцатым сделать, будь у меня десятая доля настоящей силы», – подумал Рехи. Но лицо Митрия не выдало беспокойства, оно выражало извечную печаль. Он отвел глаза, а потом – как будто случайно – взмахнул руками. Отороченные светом просторные рукава балахона спали до локтей. И тогда Рехи увидел… совершенно обычную бледную кожу, перечерченную свежими шрамами от ожогов. Как у Сумеречного, как у него самого. Хотя бы в этом «учитель» не врал, хотя бы в этом проявлял настоящую самоотдачу.
«Но ради кого ты стараешься? Помог ты Инде? Помог бы Лойэ, Ларту, Санаре или еще кому-то, кто умолял о помощи, но так и не дождался ее? – негодовал Рехи, продолжая буравить взглядом Митрия. – Помог? Или все это время чертил на песке каракули, размышляя о круге Тринадцати и Стражах Миров? Сумеречный помог бы, я уверен, но ты ему запретил, придумал такое ограничение. Или не ты… а кто-то над тобой. И если над тобой еще кто-то, то ему что, совсем все равно, сколько зла творится в мире?»
– Ты не орудие. Но мы еще не знаем, какой ты союзник, – сказал Митрий, замечая, что театральный жест не произвел должного впечатления. – Ты верно понял: черные линии жгут нас с Сумеречным, тебя жгут белые. Как ни странно, Двенадцатый опутан белыми в сочетании с темными. И с ними мы еще справимся. Но Разломы – порождение черных.
– Черными тоже нелегко управлять. Лучше бы научил чему-нибудь полезному, «учитель».
– Если бы я знал, чему учить, – вновь вздохнул Митрий, и Рехи впервые осознал невероятную растерянность могущественного существа. Впервые ему пришла в голову догадка, что двое полубогов – или как там их! – не наделены достаточной мощью, чтобы решить все проблемы его мира по щелчку пальцев. До этого сжигала изнутри полудетская обида, ему все мерещилось, что эти двое запросто могли бы прекратить все разрушения.
– Двенадцатый, похоже, плотно окопался в своей Цитадели, – с надеждой на хлипкое примирение предположил Рехи, опуская голову и рассматривая слегка пошевелившуюся голую девицу на полу. Почему-то не оставляла мысль, что ей, обескровленной, очень холодно на каменных плитах и следовало бы перенести ее обратно на мягкую шкуру. Хотя бы в благодарность за фальшивое удовольствие, которое она ему доставила. Так Рехи и поступил, пока Митрий собирался с мыслями: очевидно, прикидывал, что следует знать «орудию», а чего не следует.
– Да, окопался, – его голос пронесся по залу, эхом отразился от стен, застрял в тени витых колонн.
– И он может убить вас? Ну, так, хотя бы в теории? – все более смело интересовался Рехи, отходя от каменного ложа.
– Не может, – ответил Митрий и вздохнул: – И мы его не можем. В этом и есть ловушка бессмертия.
«Все-то вы о бессмертии любите говорить, что это ловушка. Да мне бы хоть сто таких ловушек!» – подумал Рехи, но представил старого адмирала, наказанного за измену Двенадцатому долгой жизнью. И наверняка за измену этой безумной секте сумасшедший бог их мира наказал часть эльфов, ушедших в пустыню. Покарал невозможностью умереть, чтобы они видели воочию, как вырождаются в монстров их несчастные потомки.
«Наверное, он мне далекий прапрадед был, раз взял на воспитание», – подумалось Рехи, когда он вновь представил свою деревню. Они ведь и с Лойэ находились в каком-то далеком родстве. И со Здоровяком. Да со всеми. Так и кочевали как одна не слишком дружная семья, где каждый сам по себе. Они забыли призывы основателей, отшельников, которые спасались от проклятья подальше от Бастиона. Заветы провозглашали смирение и покаяние за грехи мира. Но через три сотни лет пустыню бороздила лишь стая охотников – венец проклятья Двенадцатого. Ураган оставил последних, самых упрямых, умеющих крепче остальных вгрызаться в жизнь. И отдавать ее ради «всех и никого» Рехи не собирался.
– Не знаешь, ради кого? – Митрий вновь уловил настроение и мысли эльфа, и в тоне его послышалась угроза: – Теперь ты знаешь, что в этом мире еще жива Лойэ. Но если мы не завершим нашу миссию, это будет недолго.
Рехи вздрогнул и выпрямился, точно проглотив двуручный меч. Вдоль позвоночника прошел холод обиды, а во рту вместе с новыми хлопьями пепла осел омерзительный вкус разочарования. Слова же застряли, потому что горло перехватывало от бессильного гнева. Нет, все-таки они с семарглом принадлежали слишком разным мирам.
Тварь крылатая! Митрий все думал об общем великом благе, и для его достижения подходили любые средства. Почему бы и нет! Накачать существ с человеческим рассудком нечеловеческой силой – неплохой план, конечно, очень неплохой. Главное – найти великое Зло и назначить себя великим Добром. И неважно, сколько миров разрушится в ходе борьбы с одним великим Злом в каком-то неизвестном мире Бенаам или в безымянном мире Двенадцатого Проклятого. Количество жертв – это мелочи в борьбе «великих». Вот так и вылез портрет прекрасного Добра с фресок.
Рехи кинулся вперед и замахнулся на неподвижно зависшего над полом Митрия. Но от бездействия со стороны противника он лишь ударил обожженным кулаком по стене. Боль не прошла от руки к голове, только приглушила немое отвращение. Рехи внезапно ощутил себя выше этого великого экспериментатора. Да настолько выше, что захотелось громко рассмеяться.
– Так вот, значит, как. Вот, значит, куда ты теперь ведешь, – выплюнул Рехи, кривясь от вымученной улыбки, оскалившей клыки: – То втирал мне, что надо отрешиться от всего и не любить никого, то теперь шантажируешь любовью. Знаешь что! Если Лойэ жива, я найду ее и уберусь из этого
