Дикое поле - Василий Веденеев

— Скажу, скажу, — глухо забормотал пленник. — Видел я случайно того, кто и над Кириллой Петровичем стоял.

— Ну? — подался к нему Бухвостов.

— Не знаю я, как его звать, — заныл Илья, — только обличье видел. И где дом его, не знаю. Моренину грамотку я возил, там случайно и встретил того боярина, и разговор их слыхал.

— Боярина? — недоверчиво усмехнулся дьяк. У этого все бояре, кто побогаче. Однако если не врет, то с его помощью, пожалуй, можно попробовать найти того человека.

Конечно, есть риск: всех состоятельных людей Москвы в гости к себе не зазовешь, придется таскать Илюшку по торгу, возить в кремль, торчать с ним на улицах около боярских усадеб. А пленник может только прикидываться овечкой, а сам строить себе побег. Или ткнет пальцем в кого попало, а пока суд да дело… И ведь скажет потом, подлец, что просто обознался! И прибить его тоже нельзя.

— Может, он не боярин, но богато одетый и выезд четвериком, — тянул Илья.

— Из себя каков? — рявкнул Никита Авдеевич. Пленник мучительно напряг память, сейчас в ней все его спасение! Если бы знать, что и Моренина и Данилку уже давно схоронили. Вот, видно, отчего его паны отправили не прямиком в Москву, а велели заехать в усадьбу под Вязьмой. Господи, ежели бы он мог подумать в тот вечер, когда увидел в доме Кириллы Петровича незнакомого боярина, что от того, узнает он его в другой раз или нет, жизнь будет зависеть. Он бы просто съел того боярина глазами! Но, как говорится, знал бы где упасть…

— Говори! — поторопил дьяк и пнул пленника носком сапога.

— Дородный, живот круглый такой. Борода сивая, лопатой, а около левого уха темная бородавка с копейку. А лошади у него были все в масть, гнедые.

Бухвостов задумался. Приметы скудные: дородством на Москве никого не удивишь, бородищей лопатой — тоже. Вот разве только бородавка? У кого же он видел такую бородавку? А ведь видел, точно! Но у кого? Похоже, не все врет заморыш, такую примету, как бородавка с копейку величиной, в горячке не придумать. Однако он может и тень на плетень наводить.

— О чем они говорили? — уже спокойнее спросил Никита Авдеевич.

Почуяв перемену в его тоне, Илюшка немного поднял голову и, пятясь, отполз назад.

«Был бы хвост, небось, завилял бы», — подумал, глядя на него, Бухвостов.

— Братца Кириллы Петровича упоминали, — радостно сообщил пленник, довольный, что наконец вспомнил и может хоть как-то умилостивить грозного хозяина дома. — Говорили, что его какой-то Никитка и с собаками не сыщет, ежели даже и прознается. И смеялись. И про какого-то монаха все твердили, чудное имя у него, не запомнил я.

— Никитка? — криво усмехнулся Бухвостов. — Ну-ну… Так что монах? Из какого монастыря?

— Не нашенский монашек, наверное, ляшский. Имя не нашенское. Вроде Павел? Похож, а не то.

— Латинянин?

— Может, и латинянин, — легко согласился Илья. — В Варшаве пан Гонсерек тоже его упоминал в разговоре с Лаговским. Я по-ляшскому разумею, да вот имя чудное, напрочь из головы выскочило.

— Худая у тебя головенка, — сокрушенно вздохнул дьяк. — Такой пустяк не удержала.

Насчет дома у болота он уже во всех подробностях слыхал от Ивана Попова, который побывал там с Павлином Тарховым. Тут все сходится. Но у кого же бородавка около левого уха, отчего не идет она из ума?

— Вспомнил я, — подал голос пленник, снизу вверх заглядывая в лицо Никиты Авдеевича. — Видал я братца Моренина.

— Где, когда? — оживился Бухвостов.

— В доме у болота. Ляхи любят себя на картинках глядеть, как их расписывают в богатой одежке. Так там такая картинка с братца Кириллы Петровича висела. В спаленке хозяйской. Его на ней в ляшском платье расписали.

«Надо будет у Ивана и Павлина поспрошать, — подумал Никита Авдеевич. — Жаль, сгорел домишко, да и надежда слабая, что они ту картинку видели. Не до того им было. Но все равно спрошу».

— Откуда же ты знаешь, что это брат Моренина?

— А один из наших у него в услужении был. Он мне и показал, но Данила осерчал и велел не болтать лишнего. Только у меня глаз вострый, я запомнил. За это и прозвали «охотником».

— Любопытно. Так, говоришь, в спаленке хозяйской картинка висела? А тот, кто был в услужении, где он сейчас?

— Алешка Петров. Высокий такой, зимой и летом в лохматой шапке ходил. Жаловался, что голова застужена и болит. А где он теперь, я не знаю. Мне тогда Данила приказал в Варшаву ехать, а когда я потом отправился в Вязьму и заглянул к болоту, там уже одно пепелище осталось.

«Судя по всему, это тот, что навел дружков на Ивана Попова, — понял дьяк. — Опять Незадача: убили его, когда громили гнездо разбойников в имении Моренина под Москвой».

Он открыл рот, чтобы задать новый вопрос, но за дверями горницы вдруг раздался грохот, а потом жуткий взвизг: «Алла!» Так, подбадривая себя, вопили татары, кидаясь в бешеную сабельную сечу. От сильного удара дверь распахнулась, и в горницу вкатился переплетенный клубок тел. Невозможно было понять, кто с кем сцепился: мелькали руки, ноги, зловеще блеснуло лезвие ножа. Слышались хрипение и сиплый мат.

От неожиданности стоявшие у дверей стрельцы на мгновение замерли, но тут же кинулись разнимать дерущихся, растаскивать в разные стороны. На лестнице послышался грохот сапог спешивших им на помощь караульных с верхнего яруса терема.

Через минуту перед изумленным Никитой Авдеевичем предстали корчившиеся в руках дюжих стрельцов Пахом, горбун Антипа с разбитой губой и Рифат с располосованной ножом, кровоточащей щекой. На полу валялся острый загнутый нож с роговой рукоятью.

— Еще огня! — приказал Бухвостов. Один из караульных внес светец с ярко горевшими свечами и поставил сбоку от дебоширов.

— Он! — Илья испуганно взвизгнул, вскочил на лавку и прижался к стене. — Братец Моренина! — И дрожащей от страха рукой указал на мрачного, невозмутимого Пахома.

— Шут гороховый, — презрительно сплюнул палач. — Дурак!

— Это он, он! — выпучив глаза, зашелся в крике смертельно побледневший Илья. — Я узнал!

— А ну тихо! — Дьяк вскочил, силой усадил пленника на лавку и отвесил ему крепкую затрещину.

Илья дернулся и затих, вздрагивая всем телом.

— Чего ты плетешь? — процедил Пахом. — Козий скоморох! Я к Никите Авдеевичу по делу шел, а тут эти навалились. — Он кивнул на горбуна и зло сверкавшего глазами Петра-Рифата, хранившего гордое молчание.

— Врешь! — прохрипел Антипа. — Ты подслушивал у дверей, а когда я тебя застал, меня зарезать хотел.

— Брехун горбатый, — бросил Пахом и отвернулся.

— Та-ак, — нахмурился Бухвостов и обернулся к молодому мурзе: — А ты чего скажешь? Почему кровь на щеке?

Петр-Рифат вскинул голову и поглядел прямо в глаза дьяку. На губах татарина появилась торжествующая улыбка:

— Я нашел твоего врага! Он хотел убить Антипку, но я не дал. Прыгнул на спину. Он не слышал, как я подкрался.

Никита Авдеевич опустил глаза и увидел, что молодой мурза стоит босиком, без сапог — по всей вероятности, заранее снял, чтобы бесшумно пробираться по терему. Ловок! Но кто из них говорит правду?

— Ты велел найти, я нашел, — продолжал молодой человек. — После свадьбы я следил за всеми, каждый в доме мне был подозрителен, кроме тебя, Никита-ага, и меня самого.

— И Любаша? — не удержался дьяк.

— Она женщина, — пожал плечами татарин. — Но больше всех я не верил Антипке. Все думали, Рифат увлечен молодой женой и поэтому поздно просыпается, а я вставал рано и смотрел из окна, кто куда пошел. И ночью не спал. Тоже смотрел. Когда привезли нового пленника, я подумал, что твой враг за-хочет взять его жизнь, пока он ничего не рассказал, и я устроил засаду. Пришел Пахом и стал слушать под дверью. Антипа тоже выследил его, а он бросился на горбуна с ножом, но тот успел ударить его по руке деревянной саблей, а я прыгнул на спину.

— Брехня! — не выдержал палач. — Я пришел узнать, не пора ли тащить пленника в пыточную.

— Откуда ты узнал о нем? — прищурился Никита Авдеевич.

— Ага, скажи, скажи! — тут же подхватил горбун.

— Пусть лучше скажет, зачем он ходил по ночам в город? — неожиданно спросил Рифат. — Я все видел! Он обманул стрельцов, и я обманул. Пошел за ним следом. И знаю дом, куда он ходил!

— Брешешь, собака басурманская! — Пахом дернулся в руках стрельцов, но те держали крепко. — Врет он все! Какая может быть правда у басурмана? .

— Это ты брешешь, — презрительно скривил губы Рифат. — А я не басурман, а православный Петр Ильин! Ты враг, Пахом! Ты отравил пленника!

— Вспомнил! — вдруг опять закричал Илья. — Евграф его звать, Евграф Петрович Моренин!

— Это… Это что же? Ты своего единоутробного брата порешил, как Каин? — задохнулся от волнения Никита Авдеевич. — Сначала хотел Данилку на дыбе забить, боясь, что он тебя опознает, потом зарезал брата, а Демидова отравил? Ну, чего молчишь? Ведь ты же один из первых все тут знал!