Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Седьмого марта к раннему завтраку прибыл к Ивану Васильевичу сын его, Иван Иванович, довольный и веселый. На вопрос отца о здоровье он ответил:

– Лекарь-то добре ведает свое дело! К ночи он ставит мне припарки из листьев белены и дает выпить чарку зелья, от которого сильно пахнет маком. После сего боли ко мне не приходят, и борзо яз засыпаю, будто совсем здоровый. Ныне же утром он дал мне несколько капель зелья, от которого все, даже малые, боли утихли. Он сказал мне, что зелье сие из ягод беладонны, а по-нашему – красавки. Яз видел у Леона сухие ветви и ягоды нашей красавки и узнал ее. Еще Илейка, ныне покойный, мне показывал и предостерегал сих ягод не есть, баил, что зовут у нас сие ядовитое растение одурником и сонной одурью.

В дверь постучали. Вошел дьяк Курицын.

– Будьте здравы, государи! От людей своих, государи, от гостей-купцов и прочих мне ведомо, что папа Иннокентий ныне вельми поддерживает наместника свейского против Дании. Самая же последняя новость – император Фредерик разбил венгров на Дунае. Сие грозит войной с турками, и папа уже принял в сих делах участь. Он заставил воеводу молдавского Стефана подчиниться королю польскому Казимиру, а с ним вместе и императору, дабы помогать им в войне с турками. По всему видать, Иннокентий-то блазнится новым крестовым походом.

– Недаром король Максимилиан-то, сын великого императора Фредерика, к нам посла своего Делатора засылал – молить о любви и братстве в помочь против опчих врагов.

– Право мыслишь, государь, – весело молвил Курицын. – На Западе-то цесари, короли и папа – все заедино, хоша и из разных выгод. Папа мыслит через Гроб Господень и тобя своими сетьми поимать.

– Сего не будет! – молвил с усмешкой Иван Васильевич. – И мысли, и руки у них коротки. – Помолчав, он спросил нерешительно у Курицына: – А как, на твой взгляд, помогает Леон моему сыну? Ванюшенька им вельми доволен. Лекарь обещает ему вборзе…

Курицын ответил не сразу и неопределенно заметил:

– Цыплят по осени считают. Боюсь яз, что сей фрязин Леон, как и фрязин Иван, наш денежник, вельми на похвальбы горазд…

Наступило неловкое молчание.

Ни государь, ни сын его ничего на эти слова не сказали, а Иван Васильевич, переменив разговор, спросил сына:

– Ну, а как ты, сынок, на суде разные земельные распри миришь?

– По воле твоей, государь, токмо в пользу тех, кто трехполье у собя ведет… Сиречь, – улыбаясь, продолжал Иван Иванович, – в пользу токмо испомещенных дворян. Ну и монастыри не обижаю…

– Верно, сынок, – весело одобрил старый государь сына. – Токмо сии не смогут осилить трехполье. Хлеба же ныне вельми много нам надо, чтобы Ганза немецкая и прочие иноземные гости и купцы ныне на русском торге от нас зависели, а не мы от них.

Иван Иванович с довольной улыбкой слушал одобрения отца, но вдруг лицо его от боли передернулось легкой судорогой…

– Прости, государь-батюшка, проклятая камчуга!.. Поеду-ка яз к собе и позову лекаря, дабы зелья дал мне испить…

– Иди, иди, сынок, – тревожно и торопливо проговорил Иван Васильевич, – своего стремянного, Никишку, не посылай за лекарем, пусть он тобя до самых хором проводит, а яз пошлю с конем для Леона своего Саввушку. Привезет сей же часец лекаря-то к тобе… Иди с Богом…

Государь, обнимая, поцеловал и перекрестил сына.

Когда Иван Иванович, опираясь на свою трость и на руку Андрея Михайловича Плещеева, государева окольничего, вышел из покоя, Иван Васильевич угрюмо сказал дьяку Курицыну:

– Истинно, цыплят по осени считают.

Курицын мрачно промолчал, а у Ивана Васильевича почему-то заныло сердце и тяжко стало на душе…

Совсем уже свечерело и солнце зашло, когда прискакал к государю испуганный и растерянный Никита Растопчин.

– Что случилось? – побледнев, тихо спросил Иван Васильевич, и руки его сильно задрожали.

Никита не осмелился ответить на вопрос и сказал уклончиво:

– Дьяк Федор Василич давно уже у нас в хоромах…

Руки государя задрожали еще сильней.

– Говори прямо… – глухо выдохнул государь и крикнул: – Правду говори!.. Слышишь, Никита…

Никита неожиданно всхлипнул и с трудом проговорил:

– Кончается…

– Саввушка! – резко крикнул государь и заметался в своей горнице. – Коня, Саввушка! Борзо коня!

Остановившись у красного крыльца хором своего сына, Иван Васильевич взбежал по лестнице в переднюю. Слуги широко отворяли ему двери и низко кланялись. Так прошел он быстро и молча до самой опочивальни.

Елена Стефановна, белая и неподвижная, сидела на постели в ногах мужа. Маленький Димитрий прятал лицо в коленях матери, судорожно обнимая ее. Дьяк Курицын, стоявший в изголовье Ивана Ивановича, увидел вошедшего государя, бросился к нему и, целуя ему руки, повторял с рыданиями одно и тоже:

– Государь мой!.. Государь мой!..

Иван Васильевич все понял.

– Опоздал яз, Феденька! Не простился… – прошептал он и, опустившись на пристенную скамью, вдруг потерял сознание.

Глава 7

Государево воздаяние

Зимой тысяча четыреста девяностого года, ближе к февралю месяцу, после смерти Матвея Корвина, короля угорского, стали приходить через гостей московских и доброхотов разных тревожные слухи из Литвы, Польши, а также с Дикого Поля. Дьяк Курицын доложил государю, что и ему через своих литовских соглядатаев известно стало о новых злоумышлениях короля Казимира.

– Великий государь, мне ведомо стало, – сообщил дьяк, – что после смерти короля Матвея, друга нашего и союзника, король Казимир остатки Орды подымает против нас.

– Разумею, – молвил Иван Васильевич, – ныне руки у Казимира слободней стали. Друг наш и союзник преставися, а воевода Стефан молдавский сам под власть Казимира склонился.

– Верно, государь, – согласился Курицын, – одной опоры нашей против папистов не стало, по грехам нашим покарал нас Господь. Максимиан пытался угорское наследство захватить, а папа сказал ему, яко собаке: «цыц».

– Кто же захватил? – спросил Иван Васильевич.

– Папа отдал Угорское королевство королю чешскому Владиславу, сыну любимца своего, того же короля Казимира.

– Как же смог папа примирить короля Владислава и Максимиана? – спросил Иван Васильевич.

– Сие папа хитро изделал. Отдал он Владиславу угорский Белгород и все угорские земли, а Вену и все австрийские земли передал Максимиану. После сего Казимир и осмелел, а ныне даже и татар на нас натравляет по указке папы…

– Царевич-то Мердовлят Салтыкханович, племянник Менглы-Гиреев, в Касимове с полками стоит? – спросил Иван Васильевич.

– Да, государь, – ответил дьяк, – в Касимовом городке, там у него довольное число своих уланов и казаков.

– Вот и пошли ему от меня приказ, дабы следил за Ордой. Да такой же приказ пошли царю казанскому Махмет-Эминю. Да строго напиши, не прозевали бы они ордынцев-то, повестили бы нас вовремя. Ратные же меры яз сам приму. Яз подумаю с ним о татарах. – Иван Васильевич задумался и, помолчав некоторое время, сказал с усмешкой: – Хочу яз, Федор Василич, и братьев своих единоутробных на сем деле заодно испытать. Дела-то становятся весьма уж похожи на те, которые Казимир начинал с Ахматом перед Угрой да и с братьями моими. Тогда ведь и папа такую же паутину плел против нас. Подумай о сем, Федор Василич, и сам за всем пригляди.

На третью неделю Великого поста, в четверг, двенадцатого марта, спешно прибыл из Твери архиепископ Вассиан Стрига-Оболенский, духовник покойного Ивана Ивановича, великого князя тверского.

Иван Васильевич торжественно и почтительно встретил архиепископа Вассиана и, приняв от него благословение, сказал:

– Похорони ты сам, совместно с сущими на Москве архиепископами и епископами, с подобающим сыну моему и соправителю почетом в соборе у Михаил-архангела. – Великий князь помолчал и добавил: – Молю тя, отче, пригласи на похороны игумена отца Зосиму, из старейшего на Москве Симонова монастыря. Ныне же приходи на обед ко мне, яз о многом хочу с тобой подумать с глазу на глаз.

Архиепископ Вассиан внимательно поглядел на осунувшееся и побледневшее лицо Ивана Васильевича и сказал глухо:

– Буду, государь. Рад тобе во всем услужить. Да укрепит Господь дух твой и даст тобе ныне терпенье…

Принимая у себя за столом архиепископа тверского, Иван Васильевич, как всегда, был ровен и спокоен, только пальцы у него слегка дрожали, а губы в улыбку ни разу не сложились. Забыл будто ласковую свою усмешку государь.

– Хочу, отче, – сказал он, – пока нет у меня митрополита на место покойного Геронтия, о трех наиглавных делах государствования с тобой подумать. Как бы так содеять, чтобы всю торговлю у Ганзы и прочих немцев отбить к выгоде наших русских гостей-купцов. Ныне же думаю яз много о данях и оброке с крестьян деньгами, подобно тому как архиепископ новгородский взимает их с волости Белой и в Никольском погосте; хочу и в других своих волостях и погостах так же учинить.