Свобода и евреи. Часть 1. - Алексей Шмаков

XXVI. a). 13 мая, в заседании Государственной Думы Винавер сказал: «В данный момент речь идёт о равенстве гражданских прав. Отчего же в этом вопросе наши министры проявляют трусость? Мы имеем право пригвоздить их за это к позорному столбу!.. Доколе в стране есть неравенство (евреев, конечно), — не будет в стране мира!».

7 июня в той же Думе еврейский Щепкин равным образом позволил себе такие слова:

«Министр Столыпин вступает открыто на путь борьбы с свободой, со всем освободительным движением, и мы устами полумиллионного населения Одессы шлём пожелание Столыпину в этой борьбе всяческих неудач, поражения и гибели, шлём ему народное проклятие!!»

Наступает 12 августа... «Что это, сон?!» — несколько очнувшись, спрашивает девочка, дочь П.А. Столыпина, которую с раздробленными ногами выносят из только что разрушенной взрывом дачи министра. «Нет, барышня, это не сон!» — отвечает ей один из солдат, оклеветанных Якубсоном. Вместе с дочерью был изувечен 3-х летний сын П.А. Столыпина. Сверх того, здесь же изранено или истерзано более тридцати человек, из которых шесть вскоре умерли; судьба же остальных неизвестна и, во всяком случае, печальна...; наконец, 24 человека убиты на месте, а клочья их тел были разбросаны на значительном расстоянии, частью же повисли на деревьях. Сила взрыва была столь ужасна, что отразилась и на другом берегу реки. Солидное здание дачи на Аптекарском острове, в Петербурге, разрушено так, как это могла сделать только вновь усовершенствованная радиоактивная бомба... Сам министр остался невредим, и, стало быть, говорят, цель злодеяния не достигнута. Но как ещё этот ужас отзовётся на душе отца семьи и невольного виновника стольких жертв, об этом судить трудно...

Sunt lacrymae rerum et mentem mortalia tangunt!

Бомба, которой был растерзан Плеве, привезена из Белостока, а «портфель», взорвавший несколько десятков человек на роковом приёме у Столыпина, был, по-видимому, доставлен из Москвы. Первопрестольная столица России теперь является как бы главным притоном еврейской революции. Один из бешенных зверей, принесших бомбу 12 августа и, в свою очередь, убитый, оказался, по медицинскому освидетельствованию, также евреем...

Располагая большими деньгами, эти звери занимали лучшее помещение, катались в роскошных ландо и бывали в опере даже накануне злодейства.

Меблированные комнаты, где они удобно скрывались, носят польский характер, как поляком же оказался и сам кучер ландо, в котором «портфель» был доставлен на дачу министра. Никто не обратил внимания на факт, что, прибыв бедно одетыми, злодеи без всякой надобности уплатили за квартиру 250 рублей, как никому в тех же комнатах не показалось странным, что они из статских внезапно превратились в военных...

Рассказывают, будто за несколько времени до взрыва «портфеля» мимо дачи Столыпина проехал красный автомобиль, который видели и перед убийством Плеве...

Судьбе угодно было, чтобы в числе других скончались мученической смертью и старик швейцар, прослуживший 40 с лишком лет при 16-ти министрах, и такой патриот, как князь Н.В. Шаховской, а председатель центрального комитета партии «народной свободы» остался жив... Neque semper arcum tendit Apollo.

Скорбь и страх охватили бесконечные массы людей и у нас, и за границей. Единодушный стон сострадания, ужаса и протеста послышался отовсюду, за исключением «освободительной» прессы, разумеется.

Отмечая это характерное явление, «Русское Знамя» справедливо говорит:

Вот листок экстренного прибавления к вечернему выпуску Биржевых Ведомостей: «Покушение на П.А. Столыпина». На листке подпись: редактор Владимир Бонди, издатель С. Проппер.

И эти самые люди, которые несколько дней тому назад возмущались единичным убийством Герценштейна, не находят теперь ни единого слова негодования перед вопиющими известиями о покушении на Столыпина.

Что-то злорадное, предательское чувствуется в самой форме, в какой излагаются этим вечерним прибавлением события и обстоятельства, сопровождавшие страшный взрыв.

По пути на Аптекарский остров по Каменно-Островскому проспекту «не было заметно никакого волнения»...

Ещё бы, ведь пострадали не сполна сто человек! Ведь это уже всё больше русские чиновники, русские генералы... Правда, убиты швейцар, кучер, почтальон, это уже не генералы, а простой народ; правда, убиты и разорваны на части женщины; в страшных мучениях корчатся маленький пятилетний сын и пятнадцатилетняя дочь министра... Но разве у Бонди и Проппера может шевельнуться чувство жалости к этим жертвам революционного террора? Ведь это к Небу несётся вопль страдания русского народа... Ведь эти страдания, эти стоны и вопли причинены не Правительством, не войском, а революционными бомбистами.

А жертвы революционного террора даже на словах не заслуживают сочувствия. Как всё это, однако, мерзко, низко и подло!

«Новое Время» также клеймит бесчестное поведение еврейкой газеты «Речь».

«Ничего не случилось, пятнистая гиена, — ничего нового: все старые, враждебные вкусы ночного трусливого зверя, который бродит около могил, обнюхивает алчно трупы мёртвых, боится света дня и вида живого человека.

Конечно, эти «Социологи», «Изгоевы» и «Азовы» (великие писатели земли русской и «Речи») не ходили на Аптекарский остров с бомбой, но они полизали крови на трупах тамошних жертв и сказали: «Вкусно, нашим пахнет!..»

Вот великий писатель земли русской, Влад. Азов (не жид ли), написал же на виду полусотни убитых и искалеченных лишь вчера такое шутовство:

«Надо в первую голову закрыть все заведения, отдающие экипажи на прокат; надо обязать портных записывать все принимаемые ими заказы в особую шнурованную книгу с обозначением фамилии, звания и адреса заказчика: надо организовать особую инспекцию по надзору за портняжными заведениями, вроде инспекции, наблюдающей за типографиями; надо всех швейцаров заменить военными караулами и всех приезжих, откуда бы то ни было, подвергать обыску и содержанию в особых карательных тюрьмах».

Остановись, шут, над кровью шутишь! Над раздробленными ногами неживых и полуживых, над стариками и несовершеннолетними.

Это, видите ли, газетка, инспирируемая профессором русской истории Милюковым, шутит в речах своего выходного клоуна над горем Росси о жертвах 12-го августа, над её растерянностью и гневом. Он уськает и хихикает около мёртвых, он пересмеивает возможные меры строгости. И хотя никаких ещё не принято, он бежит вперед как истая рептилия и уже пародирует и даёт около всякой меры, какая может быть принята.

«У революционеров превосходные паспорта и блестящие формы», — не устыдился он написать десятью строками выше приведённого места. Да, «наши удирают, — кричит рептилия, — не изловишь!» И бегут эти гиены. Скверные тени, ночные тени их перебегают повсюду. Попали в печать, имеют вид литераторов. Якубсоны и Азовы стали на месте Щедрина и Успенского, как те стали на место Тургенева и Гоголя. Со ступеньки на ступеньку идём мы в гнилой погреб...

И копают могилу эти гиены. И лижут запекшуюся кровь её жертв...

Славное время...»

Заграничное же еврейство в своих органах ещё пыталось и оболгать «черносотенцев». Они, видите ли, сами смастерили, чтобы свалить на революционеров... Клевета бессмысленная и жалкая!

Однако, спутанность идей и галлюцинации впечатлений в России таковы, что именно в день события 12 августа родной брат министра написал следующие незабвенные строки, появившиеся в «Новом Времени» 13 августа.

«Со страниц газет не сходят рассуждения о смерти Герценштейна, и, на мой взгляд, в этих рассуждениях слишком много страстности. Смерть — это величавый покой, и размышлениям о смерти приличествует бесстрастная работа мысли и нежная память сердца...»

б). Между тем, уже 14-го августа несколькими пулями в спину был убит командир Семёновского полка генерал-майор Мин.

Редакция «С.-Пет. Вед.» отмечает надпись на венке генералу Мину от Союза русского народа:

«И мы за тобой готовы!..»

Какая бездна религиозного смирения и в то же время отчаяния в этих несложных выражениях! До чего необъятная скорбь, если кроме смерти ничего не сулит грядущий день!

Параллельно известно, что Семёновский полк подвергался и подвергается глумлению со стороны всех слоев общества и населения, примыкающих к революции. И вот наступил момент, когда необходимо разобраться в психологии солдата, который видит своего Государя, со страшной опасностью для жизни приезжающего на вынос тела убитого полкового командира и несущего его гроб, и на ряду с этим слышит угрозы революционеров прибегнуть к дальнейшим кровавым расправам... Может ли быть предел ожесточению, накипающему при этом в сердце способных ещё любить родину, верить в неё, молиться за Царя?..