Горбун - Вероника Кузнецова

— Два ангела-хранителя, — сказала я, имея в виду, что без заботы Дружинина небесному ангелу пришлось бы трудновато. Однако горбатый ангел меня не понял и продолжал свой рассказ.

— Теперь я был почти уверен, кто преступник, и кого он наметил себе в жертву. Не поймите меня неверно, но эта уверенность меня поддерживала. А уж когда приехал дядя и разделил со мной ночные и дневные дежурства под вашими дверями и невдалеке от них…

У меня слов не было, но лицо выдавало изумление. Леонид засмеялся.

Один раз вам удалось меня обмануть, но с тех пор я стал очень осторожен и не оставлял вас без охраны, так что в ту ночь, когда Ирина уехала к родным Мартина, я был на своём посту. Вы не ошиблись, услышав, что убегавших было двое. К сожалению, человек ускользнул от меня, и я даже не заглянул ему в лицо, но я знал, что это бал Ларс… Мой дядя вам понравился?

— Да, очень.

Дружинин кивнул.

— Вы тоже произвели на него самое благоприятное впечатление, и с тем большей охотой он мне помогал. Денди тоже охранял вас неплохо. Ему был дан приказ не выпускать вас из дома и не впускать посторонних.

Я вспомнила летящего кувырком Петера и боязливо жавшегося в сторонке Ларса и улыбнулась.

— Замечательный пёс.

— Очень хороший, — согласился он. — Но я до сих пор не понимаю, как вам удалось заметить, что графин трогали?

— Ларс нарушил световой эффект, — сказала я. — Когда я ставила графин, свет преломлялся одним образом, а когда я собралась, наконец, его рисовать, он преломлялся другим образом, потому что шишечка на крышке была повёрнута наискосок.

Я помнила все события того дня и очень хотела спросить, знает ли Дружинин, что преступник скопировал его внешность и подстроил так, что его увидела Ира. Но я побоялась напомнить ему, какими средствами это было достигнуто.

— Вы нарисовали графин? — поинтересовался Леонид.

— Нет, конечно. Я, как Райский, готова отказаться от работы по любому поводу. Рассказывайте дальше.

— А дальше я должен вас поблагодарить. Вас чуть не сшибла машина такой же марки, как моя, с наклеенным номером… моим номером, такого же цвета. Её видел полицейский. Мой дядя следовал за вами от самого дома и тоже её видел. Он уверял, что моя машина стояла в переулке, но не мог доказать, что её не брали, так что его показания говорили скорее против меня, чем за. Меня спасли вы. Вы так упорно доказывали, что та машина было совсем другого оттенка, что заставили усомниться даже Хансена. Он стал выяснять, где был я, а я был в своём кабинете на берегу моря, и алиби у меня не было. Но он всё-таки оказался добросовестным человеком и послал людей на поиски предполагаемой машины. На моё и ваше, — он улыбнулся, — счастье, её нашли на следующий день, ближе к вечеру. Это было чудо, и Хансен не приехал к вам сразу же, потому что хотел сам проверить, чья это машина, кто её брал и когда. Владельца не застали, а выяснить у соседей, брал ли кто-нибудь машину, не смогли.

— Почему же Ларса не арестовали? — спросила я.

— Хансен слишком долго ошибался на мой счёт и хотел действовать наверняка. То, что так быстро нашли машину, похожую на мою, было слишком удивительно. Необходимо было провести экспертизу, опросить свидетелей. Впрочем, он обезопасил вас, выставив охрану и у вашего дома, и у дома Ларса.

— Охрана была приблизительно одинакового качества, — заметила я. — Но вы оказались надёжнее полицейских и похитили меня из-под носа преступника.

— Вы сами от него сбежали, и я надеялся, что вам уже всё известно.

— Нет, мне ещё ничего не известно. Я поняла лишь, что Ларс хотел меня убить и разыскивал нас. А что случилось дальше? Почему вы перевернули машину?

— Ларс всё-таки нас подкараулил и… Жанна, вам не показалось, что он сошёл с ума?

— Показалось. Продолжайте, пожалуйста.

— Вы знаете, кто такие камикадзе?

— Знаю. Вы считаете, что Ларс решил врезаться в нашу машину?

— Я с трудом увернулся, а Ларс врезался в ехавший за нами фургон.

— Он… Он погиб?

Леонид кивнул. У меня в глазах потемнело от ужаса, хотя теперь и было известно, что погиб преступник, который хотел меня убить.

Дружинин понимающе глядел на меня и хотел было дотронуться до моего плеча, но отдёрнул руку.

— Я думаю, что такой конец для него лучше всего, — добавил он.

Это было слишком неожиданно и требовало осознания.

— Моего рассказа хватило как раз до вашего дома, Жанна, — сказал Дружинин. — Теперь вопрос задам я. Почему он хотел вас убить?

— Не знаю. — Я терялась в предположениях и только запутывала себя. — Может, он на меня обиделся? Мало ли что я могла ему сказать…

— Если бы мы убивали женщин за их язык, то все мужчины стали бы убийцами, — возразил Леонид, и что-то знакомое почудилось мне в его фразе. — Это цитата, барышня.

— Я поняла, — кивнула я. — Только не помню, откуда.

— Дю Моррье.

— "The Scapegoat", — подхватила я, равнодушно кивнув и делая вид, что не замечаю изумления Дружинина. — Вы зайдёте?

— Нет, отныне опасность вам не грозит, и заходить я не буду. Если позволите, мы с дядей навестим вас завтра, чтобы попрощаться. Послезавтра у нас самолёт.

Он проводил меня до середины дорожки, по обыкновению поцеловав мне руку, вернулся к машине и уехал. Меня буквально сразило, что он не только не захотел войти, но даже не довёл меня до двери. Он уберёг меня от смерти, как уберёг бы любую другую, а совершив этот благородный поступок, исчез, потому что я была ему неинтересна, а может, даже неприятна. Ему не хотелось терять время на посредственные разговоры, противно было общаться с девушкой, которую он защищал и которая относилась к нему с таким предубеждением, оскорбляла и насмехалась над ним. Из вежливости он сделает завтра прощальный визит, но сократит его насколько можно. Разве могла я ожидать чего-то другого, если сама себя глубоко презирала? Мне было стыдно за каждый свой поступок, за каждое слово, за каждую мысль и чувство.

Хорошо, что дома оказались Ира и Петер и сразу же потребовали объяснения всего случившегося. Пока я рассказывала факты, не вдаваясь, конечно, в область чувств, я немного отвлеклась. Ира глотала слёзы, переводя Петеру мои слова, а когда я осторожно подошла к тому моменту в повествовании, когда погиб Ларс, она горько разрыдалась. Петер переживал за неё, за меня и за себя, но не мог понять, почему Ларс это сделал и просил меня ответить. Я пыталась объяснить по-английски, что его действия для меня такая же загадка, как для него, но датчанин всё равно спрашивал. Помощь, которую пыталась оказать мне Ира, переводя мои ответы на датский язык, тоже не рассеяла подозрений Петера, что кое-что я всё-таки должна знать. Если бы я догадалась об истинной жалкой причине преступления, которая сначала была вечной мукой для Ларса и, наконец, переросла в настоящую трагедию и для него, и для других, а догадавшись, доверила эту тайну Петеру, он вновь предложил бы мне руку и сердце и попытался добиться моего согласия, но моя неосведомлённость по такому серьёзному поводу вызывала недоумение и нехорошие подозрения. Я не упрекаю Петера за то, что он мне не поверил, и что с этого времени его чувства ко мне стали быстро охладевать, хоть и остались вполне дружескими.