Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

— Передала?

— Передала.

— Так, — сказал Василий. — Это хорошо, что передала, что они тебе не помешали.

— Они потом нагрянули… Как из тюрьмы вернулась, так и они тут…

Наталья еще ниже опустила голову. Ее вялые и беспомощные, как у застыдившейся девочки, пальцы медленно перебирали вдоль шва оборку платья, словно на ощупь отыскивая что-то зашитое в ней.

Василий посмотрел на Наталью, от жалости до боли наморщил лоб и, неловко коснувшись ее руки, проговорил:

— Ты, Наташа, не тужи, может, и к лучшему, что они побывали да обыск сделали. Ничего не нашли — Павлу оправдаться легче будет.

— Павлу от этого не полегчает… — сказала Наталья.

— Если ему не полегчает, то никому и не повредит. — Василий присел рядом с Натальей на край скамьи. — И тебя не коснется… Вернуться они обещали — не верь. Они тебя попугать хотели. У них это в законе. Напуганный-то человек податливее — им на руку.

Наталья отодвинулась от Нагих и из-под бровей сердито взглянула на него.

— Оставь! Говорю тебе, не за себя страшусь. Зачем меня утешаешь, как малое дите? Вернутся или не вернутся — мне это ни к чему…

— Да ты, Наташа, не серчай… Это я так — к слову пришлось, — оробев, проговорил Василий. — Думал, может, напугали они тебя…

Наталья пристально посмотрела на Василия, и вдруг едва приметная стыдливая улыбка тронула ее губы.

— Я не серчаю… За что мне на тебя серчать? Какой ты…

Наталья оборвала фразу и замолчала.

Самовар пел все громче, и все ярче разгорались красные пятна на полу под жаровней.

Василий глядел на эти красные пятна и молчал.

— Не о себе я, Вася, — вдруг сказала Наталья. — С Пашей беда…

— С Павлом?

Василий, вскинув голову, смотрел на Наталью. Он раньше слов ее хотел догадаться, что она скажет.

— В камеру его перевели… В смертную… Видать, дело его закончено.

— В смертную?

— В ту самую, из которой в тот раз к могилам выводили. Из нее два пути: либо за татарское кладбище, либо на вечную каторгу…

11

Полунин, посовещавшись с Матросом и разузнав у крестьян, что силы японцев в долине невелики, решил идти на Кувару. Лукин остался в Черемухове и вскоре прислал в помощь отряду наспех сформированную дружину крестьян-добровольцев, бывших фронтовиков германской войны. По всем окрестным селениям, не запятым белояпонцами, поскакали глашатаи с известьем, что партизаны спустились в долину с призывом браться за оружие.

Бой за Кувару разыгрался к вечеру.

Полунинская пехота, уступив приречные холмы отряду Матроса, передвинулась ближе к лесу и заняла позицию прямо против деревни.

Партизаны Матроса пошли в обход Кувары, а разведчики Гурулева получили задачу, прикрывая левый фланг, вести наступление на деревню со стороны леса.

Коноводы с лошадьми укрылись в нечастом ельнике при дороге на Красные пески, а разведчики в пешем строю рассыпались в цепь и перебежками двигались к огородам, широко растянувшимся на окраине села.

Справа виднелись цепи полунинских пехотинцев и за ними цепи крестьянской дружины, слева темной стеной стоял хвойный лес.

Японцы и белые казаки залегли на крестьянских огородах, выставили на флангах пулеметы, но огонь вели вялый. Может быть, они ожидали, когда партизаны подойдут ближе, а, может быть, и в самом деле гарнизон Кувары был невелик.

Никита лежал в цепи разведчиков на заснеженном бугре и хорошо видел, что делалось в степи.

Партизанская пехота наступала медленно. Бойцы то поднимались во весь рост и шли лениво, вразвалку, будто нарочно дразня японцев, то снова ложились, прячась в снежных лунках, и лежали даже тогда, когда смолкал японский огонь.

Никите такое медленное движение казалось непонятным, и он недоумевал, зачем Полунин понапрасну теряет время.

«Ну чего мы лежим, когда можно идти вперед, — в нетерпении думал он. — Дотянем до темноты, тогда будет труднее, гораздо труднее…»

Ему хотелось сейчас же вскочить и бежать к селу, ворваться в Кувару, ударить в штыки и наголову разбить опрокинутых японцев. Он верил в успех и не сомневался в удаче. Осторожность Полунина с каждой минутой становилась ему все более странной и сердила его. Однако подняться в атаку без приказа было нельзя, и Нестеров продолжал лежать в своей снежной лунке, неодобрительно поглядывая по сторонам.

Снег по-вечернему поголубел, и на западе поднялся розовый туман заката. Черные и строгие, как в траур одетые, стояли на опушке леса огромные ели, и острые их вершины на желтовато-розовом небе казались чугунными резными крестами. Над голым березовым перелеском, ближе к деревне, кружилось воронье. Напуганные винтовочными выстрелами птицы то черной стаей взмывали вверх, то падали к вершинам деревьев, сплошь облепляя их живыми гирляндами, и вдруг снова в стремительном косом полете поднимались к погасающему небу.

Когда смолкал ружейный огонь, из Кувары не доносилось ни одного звука и наступала томительная тишина. И в эти минуты Никиту охватывало острое желание ласкового тепла топящейся печи. Его тянуло в деревню, которая была тут рядом перед ним, тянуло в теплую избу к крестьянскому очагу, к синему огоньку жаром пылающих углей.

Мороз одолевал и клонил ко сну.

Чтобы согреться, Никита лежа ударял нога о ногу и все с большим нетерпением поглядывал на чернеющие в заснеженной степи цепи партизан.

Наконец, на самом левом фланге, там, где находился Полунин, Никита заметил какое-то движение. Он насторожился, ожидая команды «Вперед!», однако ее не последовало. Словно только