Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

На следующей неделе был объявлен воскресник по уборке двора и огорода, заваленных песком, щебнем, цементом, железом и брёвнами за год строительных работ. Явка, как водится, была добровольной, но не вышедших переписали, а вышедшим обещали зачесть этот день за два дня заключения. Я не сомневался, что обманут (и оказался прав), и не хотел идти. Но поглядел, как возят тачки, корчуют пни, и так потянуло поворочать, что не утерпел, пошёл таскать брёвна, выбирая самые тяжёлые, и через два часа ссадил себе плечи. Тогда принялся таскать носилки, но за три часа измотал двух партнёров, и больше никто не хотел со мной в паре носить. Тогда взялся возить тачку и занимался этим до конца воскресника. Получил несравненное удовольствие…

Воскресник сначала шёл из рук вон плохо. Многотонные грузы по четыре раза заставляли переносить с места на место. Заключённые филонили, часами болтали, опершись на лопаты. Среди них были белоручки, которые брали щепку не иначе, как в перчатках и с брезгливым видом. Я злорадствовал: люблю всё же, когда буржуазиат заставляют пачкаться. Кацвин пришёл, ткнул два раза лопатой со страдальческим видом в кучу мусора, не подцепил ни гвоздя и ушёл дежурить на свиданьях. Кипс, наоборот, зарекомендовал себя молодцом. Он подобрал лихую команду и принялся корчевать вековые ивы, росшие вдоль Яузы. Азартно орудуя лопатой, он приговаривал:

— Тай ка мнэ, фот как нада старатца!

Всё же 650 человек — сила. Как ни лодырничали, а половину задания выполнили. Никто не рассчитывал на такой успех, поэтому и администрация, и заключённые остались очень довольны. Считали себя героями.

В декабре ударили небывалые морозы. Несколько дней термометр показывал ниже 30°. Мне как раз выпало работать на столбах. Лазить как муха по столбу с кошками на ногах было развлечение в моём духе. Добавочное удовольствие я получил от работы над самым баркасом. Прямо подо мной ездили извозчики на санках, пробегали на лыжах физкультурники, играли ребятишки… Так хотелось спрыгнуть на их сторону. Мослы на соседних вышках читали мои мысли и сильно нервничали.

Но временами было лихо. Когда мела метель, а я по четыре часа висел на столбе в лёгкой курточке, когда коченели ноги, зажатые кошками, когда по полчаса, снявши рукавицы, я копался с мелкими винтиками, а голые руки примерзали к железной арматуре и инструментам, мне мерещилось, что я превращаюсь в ледяную глыбу, навечно подвешенную к верхушке столба. Досадно также то, что я каждый раз должен был предупреждать карнача о своих экскурсиях на столбы. Столбы выходили на «смертную зону» — на сажень от баркаса (стены). Если заключённый туда выходил, часовые должны были стрелять без предупреждения. В Таганке так застрелили одного легкомысленного монтёра.

Случалось, что прямо с баркаса меня вызывали на какую-нибудь аварию в красилку. Изо всех щелей этого ветхого здания валил пар, как из лопнувшего котла. Внутри в огромных чанах — «баркан», варились кипы чулок. Жара и духота необычайная, воздух так насыщен парами анилина с хлором, что невозможно дышать, из глаз сами собой текут слёзы. Видимость — едва ли один метр. Приходилось лезть под потолок, нагромоздивши ящики и табуретки, поминутно рискуя свалиться в горячую чёрную краску. Работал под напряжением, производственный процесс нельзя было прерывать. От сырости вся изоляция истлела и било током решительно всё: каменные стены, деревянные перегородки и даже фарфоровые изоляторы.

Раз вызвали по тревоге в административный корпус. Там темнота, Кипс и оба его помощника рыщут с фонариками и револьверами, уверяя, что кто-то выключил свет со злым умыслом. Вся конвойная команда поднята по тревоге. Меня отозвала в сторону уборщица и говорит:

— Это я всё наделала. В уборной паутину снимала и волосок оборвала. Только начальнику не говорите. Дюже осерчает.

Я полез в уборную, воткнул нового жучка, свет загорелся. Кипс ко мне.

— Отчего потухло?

— А кто его знает! Висел, висел предохранитель, да и перегорел. Ничто не вечно под луной, гражданин начальник.

В другой раз я нашёл какое-то распоряжение администрации несправедливым и выключил свет и сигнализацию на всех постах. Вот переполох был! Мослы засвистели, разводящие и карнач забегали, ища в темноте злоумышленников. Кацвина чуть родимчик не хватил. Я суетился больше всех, но через час решил, что хватит играть на нервах, «да будет свет», и «нашёл повреждение».

Я становился «отделом». Мне дали трёх помощников. Двое были молодыми бандитами. Кубанские казаки, лет по семнадцати, они с родителями ушли в плавни и оттуда, делая набеги на станицы, убивали председателей комбедов, военкомов и прочих деятелей советской власти. Постепенно их всех выловили, отцов и старших братьев расстреляли, а парней посадили на 10 лет. Они были очень добродушные и усердные ребята, страстно интересовались электротехникой, всерьёз собирались «исправиться», хотели овладеть профессией и ловили каждое моё слово. Оба отлично били шлямбуром дыры в каменных стенах.

Третий был Шапкин. Сын инженера, он унаследовал от отца золотые руки. Ещё на школьной скамье стал магом и волшебником по части «хулиганской техники»: устанавливал в классе невидимые звонки, которые нельзя было ни найти, ни остановить, подводил ток к дверным ручкам и к чернильницам на учительском столе и т. д. Однажды, поймав крысу, «электрифицировал» её так, что она подпрыгнула чуть ли не до потолка и угодила прямо на грудь входившей учительнице. За эту проделку он вылетел из школы, не доучившись полгода до аттестата. Отец женился во второй раз, Шапкин не поладил с мачехой, устроил ей какой-то «световой эффект», в результате чего вылетел из дома. Работал по разным частным мастерским слесарем, электромонтёром, токарем, сварщиком. Всё знал, всё умел, зарабатывал большие деньги, но больше «на материале». В результате в 24 года досиживал уже второй срок. Он был очень славный парнишка, относился ко мне с вниманием и, когда мы расставались, сделал мне на память монтёрский ящик для инструментов.

В конце концов я сам себя заключил в одиночку. Раз начальство не хочет… Под лестницей в главном корпусе был закуток, где помещались входные лягушки и распределительный щит на все коридоры и производства. На щите размещались счётчики, рубильники устрашающей величины, пластинчатые предохранители, амперметры и вольтметр. В скошенной треугольной комнатке оставалось два квадратных метра, в которые я вогнал верстак, он же письменный стол. Рядом я поставил керамиковую канализационную трубу, обмотанную нихромовой проволокой, и вместо промозглой сырости подвального помещения в воздухе разлилась приятная теплота градусов 28. В качестве освещения ввернул себе лампу в 300 ватт в патроне «голиаф» от уличного фонаря, приспособив к ней абажур из многих слоёв папиросной бумаги.